В закрытом гарнизоне
Шрифт:
Через минуту предбанник темнеет от увешанных на крючках шинелей, под веселый треп мы стягиваем с себя сапоги с робами и прочее, после чего, оставив добровольно вызвавшегося Желудка их охранять, прихватываем мочалки с мылом, и, толкаясь, спешим в моечную.
Там еще жарче, вверху плавают остатки пара, из облицованных кафелем стен торчит десяток медных кранов, а на низких каменных скамьях горки уложенных друг в друга шаек.
Последние мгновенно расхватываются, вентили кранов открываются, и помещение тонет в молочном тумане.
Вокруг мелькание мускулистых торсов, крики и веселый мат.
Отдав дань первым шайкам с горячее водой, мы низвергаем их на головы, снова наполняем и шоркаем себя намыленными мочалками. Затем делаем очередной заход и трем друг другу спины.
– Эх, щас бы веничек! – мечтательно басит докрасна надраенный, здоровенный Венька Кондратьев, распластавшись на одной из скамеек.
– А затем пивка с воблой и Манечку! – вторит ему сидящий рядом Славка Кокуйский, густо намыливая голову.
Верно мыслишь, Слава, – бубнит возникший рядом Витька Дараган и, подмигнув соседям, ловко умыкает у того шайку с водой.
Завершив процесс, Кокуйский лапает вокруг руками, и, не найдя емкости, смахивает с глаз пену.
Потом его лицо кукужится, постепенно превращаясь в морду и с ревом, – отдайте шайку, курвы!! – Славка вскакивает и пытается схватить кого-нибудь из расположившихся рядом.
Но не тут-то было. Все мокрые, скользкие и с хохотом уклоняются. Наконец страдалец натыкается на полную шайку, плещет в лицо горстями воду и, изрыгая маты, грозится измордовать обидчика.
Но того нету. Все чинно моются.
– Ничо, за мной не заржавеет, – демонстрирует залу кулак Славка и, косолапя, возвращается на свое место.
Смыв с себя трудовой пот недели, мы чувствуем себя благостно и начинаем мыться не спеша.
Побулькивая, наполняются горячей водой шайки, размеренно шаркают по раскрасневшимся телам мочалки, возникает неизменный морской треп.
Кто-то вспоминает баню в Палдиски, и все довольно скалятся.
Она была городской, и туда водили экипажи.
Один раз, по ошибке, Димка Улямаев попал в женскую моечную, и две молодые эстонки гнались за ним с вениками до нашей.
Потом мы долго спорили для чего – отхлестать или утащить обратно?
– Так, а про Желудка – то мы забыли, говорит Серега Корунский, задумчиво шевеля пальцами ног в парящей шайке.
– Точно! – подпрягаются сразу несколько голосов. – Пора и ему помыться!
Жора приказывает сменить Чепурных, и все радостно оживляются. Предстоящий спектакль повторяется каждую неделю и в разных вариациях.
В этот раз Сашка появляется в моечной добровольно, подозрительно всех оглядывает и, сделав мученическую рожу, тянет со скамьи одну из шаек.
Затем, он наполняет ее горячей водой из крана, разводит холодной и, гадливо морщась, тычет в емкость пальцем.
– Как водичка, Санек, мокрая? – спрашивает его кто-то.
– Да пошел ты, – шипит Желудок, после чего чуть плещет на скамью и плюхается на нее задом.
Потом, зачерпнув ладонями, он чуть смачивает голову, затем лицо и, судя по всему, собирается завершать омовение.
Но не тут-то было.
По знаку Юркина трюмного сгребают несколько крепких рук, сытенькое тело шлепают животом вниз, и начинается процесс принудительного купания.
Для начала орущего благим матом Сашку с ног до головы мылят, затем обильно окатывают из шаек и снова трут мочалками. Все это время он вырывается, сучит голенастыми ногами и, как говорят на гражданке, «выражается».
– Невоспитанный какой мальчик, – благодушно гудит ближайший друг Желудка Свеженцев, низвергая на приятеля очередную посудину. – Ща ты у нас будешь чистый и красивый!
После этого пациента отпускают, отплевываясь, тот принимает вертикальное положение, выдает последний сногсшибательный спич, и, дрожа розовыми ляжками, галопирует в сторону двери.
– КрасавЕц! – умиляются окружающие и живо обмениваются впечатлениями.
– Не иначе у него в роду был кто-то из ненцев, – многозначительно изрекает Димка Улямаев.
– Это почему? – интересуются сразу несколько голосов.
– Да они тоже мыться не любят. И делают это раз в году.
– Иди ты! – пучит глаза Славка Гордеев.
– Сам иди, – презрительно сплевывает Димка.
– Вот пасет этот самый ненец всю зиму оленье стадо в тундре, а весной приезжает в стойбище. Садится, значит, у очага в чуме и наворачивает под спирт килограммов пять мяса.
– Почти как наш Желудок, – смеются окружающие. – Давай, трави дальше.
– А потом говорит жене, буду мыться, – не обращая внимания на реплику, продолжает Димка.
– Та сразу же тащит ему несколько малиц, это у них шубы такие, ненец напяливает их на себя, выходит из чума и начинает вокруг него бегать.
– Вокруг чума, в шубах?! МолодцА! – восхищаются слушатели. Ну-ну, и что дальше?
– И бегает он так, пока не вспотеет, – невозмутимо продолжает Улямаев. – А потом лезет внутрь, раздевается догола, и жена драит его костяным ножом как мы медяшку. Потом сжигает всю хурду*, что была на муже, и дает ему новую, до следующего года.
– Да ладно, Дим, будет заливать, – не верит возлежащий неподалеку Саня Ханников.
– И ничего он не заливает, – ввязывается в беседу, как всегда серьезный Витька Лебедев. – Я когда учился на геолога, был два месяца на практике на Таймыре. Зимой они именно так и моются.
– Надо просветить Желудка, пусть возьмет на вооружение, – предлагает кто-то из парней. – Во, будет потеха!
– Не надо, – решительно заявляет Жора. – Оленины у нас нету, а спирт мы и сами выпьем. Ну, все, братва, кончай травить, почапали в казарму.