В землю Ханаанскую
Шрифт:
Еще несколько часов и он увидит своего дорогого отца, который только после долгого размышления и благодаря заступничеству матери Осии, теперь уже давно умершей, позволил сыну следовать своему влечению и вступить в ряды войска фараона. И вот Осия думал, как обрадуется отец, когда узнает, что его первенец сделан главным военачальником и опередил многих старейших полководцев египетского происхождения.
Итак, радостным мечтам Осии не суждено было исполниться, хотя предчувствие ничего ему не подсказывало… Во время длинных походов по бесконечным пустыням в его воображении часто мелькал образ девушки еврейского происхождения, которую он увидел
Осия любил детей, а Казана была не более как прелестный ребенок, лучше которого он не встречал ни в Египте, ни в чужих землях.
Участие, принимаемое в нем дочерью его товарища по оружию, и то теплое чувство, которое она питала к нему, оставшись вдовою, все это доставляло ему удовольствие в мирное время. Правда, до замужества Казаны, он смотрел на нее как на свою будущую жену, но после ее брака с другим, когда Горнехт решительно объявил, что никогда не отдаст руки своей дочери, то самолюбие Осии было уязвлено. В это-то время он и встретил Мирьям, которая наполнила его сердце страстным желанием обладать ею; итак, во время обратного пути на родину ему еще пришли в голову и те мысли, что его свидание с Казаной хотя доставит ему удовольствие, но все же он не питает теперь к ней того чувства как прежде и был этим доволен, так как подобная любовь повела бы только к печальным последствиям. Все же Горнехт, как все египтяне, считал евреев ниже себя; с ними те никогда не садились за один стол, не ели из одной посуды.
Осия нашел в Мирьям самую благородную подругу. Пусть Казана составит счастье кого-либо другого, а для него она всегда останется прелестным ребенком, от которого не требуется ничего серьезного.
Осия считал, что от Казаны ему достаточно одного ее веселого взгляда, на который он вправе рассчитывать, как старый друг, а от Мирьям он может требовать более серьезных жертв; он довольно переносил лишений походной жизни и теперь возвращающемуся домой воину не доставало женской ласки; но он должен взять себе жену и тогда будет наслаждаться тихою и покойною жизнью в мирные времена; Осия был единственным сыном своего отца и их род не должен угаснуть; Ефрем был только сыном его сестры.
Так он мечтал и думал, подъезжая к Танису, но там ожидало его ужасное горе: дом отца его был разрушен.
Первый приветствовавший Осию в Танисе был отец Казаны; но от него услышал он о таких ужасных событиях, что сердце у него так и облилось кровью. Дом, в который он думал ввести свою молодую жену, был разрушен, точно после землетрясения; отец, которому он хотел сообщить свою радость и испросить его благословения на женитьбу, был теперь далеко от родины и сделался врагом того фараона, которому он, Осия, обязан своим возвышением.
Осия гордился тем, что поставлен во главе нескольких тысяч человек, и должен все это скоро оставить! Он сражался под знаменами фараона, за которого не щадил своей жизни, теперь он не имеет права защищать его, преследователя, своего народа. Он узнал от внучки раба Элиава, что евреи ждут его возвращения к ним. Скоро, вероятно, явится посланный от отца, а по еврейскому обычаю он не имел права не повиноваться тому, кому обязан своим появлением на свет.
Но ведь он должен также покоряться и приказаниям фараона, которому дал присягу служить правдою, без всякого замедления повиноваться его зову, будь то днем или ночью и быть готовым идти за него в огонь и воду.
Но что было ему делать? Если он послушает голоса своего народа, то опозорит свою воинскую честь, которая была ему дороже жизни; если же он останется верен фараону, то заслужит проклятие отца, и тогда вся жизнь его будет отравлена; Мирьям была так привязана к своему народу, и ее великая душа, если могла горячо любить, то в состоянии была и жестоко ненавидеть.
— Нет, нет! — воскликнул Осия. — Я клялся в верности фараону, и никому иному, а ему должен я служить.
И в нем опять пробудился ревностный воин, начальник десяти тысяч человек.
— Я останусь! — снова воскликнул он. — Мой отец умен и добр и, раз он узнает причину, побудившую меня к этому, то простит меня и даст свое благословение. Я напишу ему и пошлю с Ефремом.
В это время из палатки послышался громкий крик; Осия испугался, взглянул на звезды и увидел, что забыл о больном.
Он встал и быстро пошел в палатку.
Ефрем был в сильном волнении и ждал дядю.
— Мне так нужно тебя видеть, — начал больной, — и передать тебе то, что поручила Мирьям. Когда я исполню это, то буду спокойнее. Слушай!
Осия сделал Ефрему знак рукою, подал ему лекарство, юноша выпил его и сказал следующее:
— Мирьям, дочь Амрама и Иохебебы, приветствует сына Нуна из колена Ефремова. Осиею (помощь) зовут тебя и Господь избрал тебя в помощники Своему народу. Теперь тебя, по повелению Божиею, станут называть Иисусом Навином, что значит «тот, помощью которого будет Иегова». Через рабу Свою Мирьям повелевает тебе Бог отцов твоих и твой быть мечом и щитом твоего народа. У Него сила великая, и Он повелевает тебе: простри руку твою, и она уничтожит врагов.
Ефрем начал говорить сначала тихо, но мало-помалу воодушевился, и его последние слова звучали громко и явственно среди тишины ночи.
Мирьям, приказывая юноше передать ее слова Осии, положила руки на голову Ефрема и затем пристально посмотрела ему в лицо своими жгучими, черными глазами.
И вот юноша не мог успокоиться, пока не исполнил возложенного на него поручения. Даже во время своего путешествия Ефрем постоянно повторял слова Мирьям.
Теперь он вздохнул свободнее и сказал:
— Я хочу спать!
Осия же положил правую руку на плечо племянника и повелительно сказал:
— Еще раз!
Ефрем повиновался, но только говорил не с таким воодушевлением, как в первый раз; кончив, он обратился к дяде:
— Прошу тебя, дай мне заснуть!
С этими словами он подложил руку под щеку и закрыл глаза.
Осия не беспокоил его более, а только осторожно сменил больному повязку на голове и погасил светильник. Вышедши из палатки, военачальник подложил в костер дров, уселся против него и задумался, смотря попеременно — то на горящий костер, то в пустынную даль.