В зеркале сатиры
Шрифт:
Так и быть, начну этот рассказ я, ничем не примечательная Копия с картины известного художника. В просторечии меня именуют просто «Мишки», хотя это и неправильно. Моя праматерь, созданная кистью Ивана Ивановича Шишкина, называлась «Утро в сосновом лесу». Так надо бы величать и меня, но кто же станет считаться со скверной копией, намалеванной рукой какого-то безвестного самоучки! Да я и не обижаюсь: «Мишки» так «Мишки»! Но вот на Марка Евгеньевича Сербина, жильца восемнадцатого номера, где я постоянно нахожусь, у меня обида. Когда
Впрочем, если вы хотите знать, что за человек Марк Евгеньевич Сербин, я охотно расскажу.
…В тот вечер он вернулся в номер довольно поздно и, не раздеваясь, прилег на кровать с газетой в руках. Еле слышно похрипывал мой сосед-репродуктор:
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи…
Открылась дверь, и вошел незнакомый человек.
Марк Евгеньевич приподнялся на постели и бодро приветствовал его:
— Мир входящему!
— Здоровеньки булы! — ответил незнакомец. И представился: — Тимофей Корнеевич Огнецвет.
Сербин встал и пожал руку новому жильцу нашего восемнадцатого номера:
— Марк Евгеньевич Сербин. В благословенном отеле «Унжа» — постоянный обитатель. Или абориген, как изволит выражаться один мой знакомый, кандидат очень многих наук. А вы прямо с самолета и, конечно, по лесным делам?
— Угадали, чтоб меня лихоманка закатала, угадали! Да вы, часом, не из чародеев будете?
— Из меня такой же чародей, как из вас заслуженный акын Казахстана. А догадаться нетрудно. Бирка на чемодане показывает, что пожаловали самолетом. А зачем — так это тоже не тайна мадридского двора. В Горький едут за «Волгами», в Ижевск — за мотоциклами, в Ригу — спальные гарнитуры добывать, а сюда, в Приунженск, — за тем, из чего хату можно построить. Для колхоза лес добывать будете?
— Ваша правда, для колхоза. И вообще… хочу побачить, что здесь и как… Ох и отощал же я в дороге! Повечерять со мной не желаете?
— Да я уже спускался вниз, пробовал, как новый повар кормит. Кстати, он в здешнем ресторане — третий. Двух при мне сняли. По норме на котлету полагается пятьдесят граммов мяса и десять граммов хлеба, так повар клал наоборот. Ну и послали его обратно на курсы пересдавать экзамены по мясному фаршу. А второй — прозрачный компот обожал. Килограмм сухофруктов — три ведра воды.
— Контролеры его и застукали?
— Да нет, судоходная инспекция запротестовала. Он, бродяга, хотел всю Унжу в ресторан перекачать! Мелеть уже стала река…
Так они и разговаривали. Огнецвет, шурша бумагой, неторопливо собирал на стол. Из объемистой, украшенной вышивкой торбы он вынимал один сверток за другим. Потом пригласил Сербина к столу:
— Отведайте сальца
— Рад познакомиться… И чем же вы занимаетесь в колхозе?
— При голове колхоза состою. Пилигрим, значит. Раньше-то, пишут в книгах, пилигримы святым местам ходили поклоняться…
— А теперь?
— Теперь — Госплану. От него сейчас вся благодать исходит.
— И много госплановской благодати пришлось на вашу душу?
— Ой, немного, Марк Евгеньевич! Куда ни ткнешься, везде фонды и лимиты. А колхозной душе того лимита не отпущено. Во многих местах я чубом своим тряс, и ни бревнышка не перепало. Неужели и отсюда с пустыми руками вертаться?
— Свободная вещь! Не вы первый, и последний опять-таки не вы. Жил тут полномочный представитель с Волги. От порошкового кефира и свиных сосисок совсем одичал бедняга. А уехал ни с чем.
— Ну мне нельзя уехать так… Последняя надежда осталась! А пока выпьем, чтобы дома не журились.
В этот момент вошла Дарья Федоровна — наша дежурная по этажу. (В скобках замечу: добрая женщина! Никогда не забудет смахнуть с меня пыль). Оглядев стол, Дарья Федоровна не удержалась от едкого замечания:
— Дивлюсь я на вас, мужиков. Не успели друг другу «здрасьте» сказать, как уже снюхались… Кто же пьет на ночь? Спать пора!
— Правильно, тетка Даша, — ответил ей Сербин, — пора на боковую, пора. А с утра пораньше — за дело!
— Так уж и пораньше! До обеда, поди, загорать под одеялом будете.
— Нельзя нам в постельке нежиться, дорогая, не время. Кузнецы мы, тетка Даша, и куем ключи своего счастья.
— Ладно уж, кузнецы, ложитесь!
Дарья Федоровна погасила верхний свет и ушла. Снова зашуршала бумага. Огнецвет прибирал на столе. Потом опять до меня донесся разговор:
— Зарез мне с тем лесом. Строиться хочу. Да и соседи наказывали. Кому сруб требуется, кому досточки. Опять же Горпина с братьями делится, свою хату ставить собирается. От колхозу наряд имею на новый коровник. Как все-таки мыслите, уважаемый, выгорит мое дело?
— А я знаю? Но разрешите на всякий случай процитировать одного древнего философа: когда парадная дверь закрыта, ищи черный ход.
— Правда ваша! Мы ведь не без понятия: земля любит навоз, лошадь — овес, а воевода — принос.
— Э, а ты, я вижу, боевой конек, на все четыре ноги подкован!
— Не без того. Так куда завтра толкнуться посоветуете, Марк Евгеньевич?
— А никуда. Ты же пилигрим, а не какой-нибудь распространитель лотерейных билетов. Пусть они суетятся. А ты по городу поброди, осмотрись. Советую, между прочим, в музей заглянуть. Бывший трактир. В нем какой-то заезжий поэт клюквенный квас пил и свою трость оставил. Обязательно посмотри, будешь доволен. А вечером, может быть, заглянет к нам один человек. Может быть. К девятнадцати ноль-ноль…