В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Коллектив авторов

откажите мне в сей милости. С восхитительным чувством благодарности к Вам,

она прольет и ясность, и спокойствие на всю мою жизнь, столь совершенно Вам

преданную". Голос дружбы не напрасно ходатайствовал пред государем, с той

поры Николай Тургенев мог безопасно жить в Швейцарии, во Франции и везде,

где хотел, за границею. Мы привели выписку из прошения Жуковского, чтобы

доказать, что если он был убежден в политической невиновности Тургенева, то

предержащие

власти не разделяли этого убеждения.

Не знаю, о каких оправдательных бумагах Тургенева говорит Жуковский

в письме своем к государю; но помню одну оправдательную записку, присланную

изгнанником из Англии. В бытности моей в Петербурге был я однажды

приглашен князем А. Н. Голицыным вместе с Жуковским, и, вероятно, по

указанию Жуковского, на чтение вышеупомянутой записки. Перед чтением князь

сказал нам, улыбаясь: "Мы поступаем немного беззаконно, составляя из себя

комитет, не разрешенный правительством; но так и быть, приступим к делу". По

окончании чтения сказал он: "Cette justification est trop `a l'eau de rose" {В этом

оправдании слишком много розовой воды (фр.).}. Князь Голицын был человек

отменно благоволительный; он вообще любил и поддерживал подчиненных

своих. Александра Тургенева уважал он и отличал особенно. Нет сомнения, что

он обрадовался бы первой возможности придраться к случаю быть защитником

любимого брата любимого им Александра Тургенева; однако же записка не

убедила его. По миновении стольких лет, разумеется, не могу помнить полный

состав ее; но, по оставшемуся во мне впечатлению, нашел и я, что не была она

вполне убедительна. Это была скорее адвокатская речь, более или менее искусно

составленная на известную задачу; но многое оставалось в ней неясным и как

будто недосказанным. <...>

По стечению каких обстоятельств, неизвестно, но Николай Тургенев был в

Петербурге членом тайного политического общества. Если и не был он одним из

деятельнейших членов, одним из двигателей его, то сила вещей так сложилась,

что должен он был быть одним если не единственным, то главным лицом в этом

обществе.

<...> Мы уже заметили выше, что серьезных политических деятелей в

обществе почти не оказывалось. Тургенев, может быть, и сам был не чужд

некоторых умозрительных начал западной конституционной идеологии: но в нем,

хотя он и мало жил в России и мало знал се практически, билась живая народная

струя. Он страстно любил Россию и страстно ненавидел крепостное состояние.

Равнодушие или по крайней мере не довольно горячее участие членов общества в

оживотворении этого вопроса,

вероятно, открыло глаза Тургеневу, а открывши

их, мог он убедиться, что и это общество, и все его замыслы и разглагольствия ни

к чему хорошему и путному повести не могут.

Вот что, между прочим, по этому поводу говорил Жуковский в одной из

защитительных своих докладных записок на высочайшее имя в пользу Тургенева

(ибо он был точно адвокатом его пред судом государя).

"По его мнению (т. е. Тургенева), которое и мне было давно известно,

освобождение крестьян в России может быть с успехом произведено только

верховною властью самодержца. Он имел мысли свободные, но в то же время

имел ум образованный. Он любил конституцию в Англии и в Америке и знал ее

невозможность в России. Республику же везде почитал химерою. Вступив в него

(в общество), он не надеялся никакой обширной пользы, ибо знал, из каких

членов было оно составлено: но счел должностью вступить в него, надеясь хотя

несколько быть полезным, особенно в отношении к цели своей, то есть к

освобождению крестьян. Но скоро увидел он, что общество не имело никакого

дела и что члены, согласившись с ним в главном его мнении, то есть в

необходимости отпустить крепостных людей на волю, не исполняли сего на

самом деле. Это совершенно его к обществу охладило. И во всю бытность свою

членом он находился не более пяти раз на так называемых совещаниях, в коих

говорено было не о чем ином, как только о том, как бы придумать для общества

какое-нибудь дело. Сии разговоры из частных, то есть относительных к обществу,

обыкновенно обращались в общие, то есть в разговоры о том, что в то время

делалось в России, и тому подобное".

Далее Жуковский говорит в той же записке:

"Если он был признаваем одним из главных, по всеобщему к нему

уважению, то еще не значит, чтобы он был главным действователем общества. На

это нет доказательств"7.

<...> Жуковский гораздо короче знал Николая Тургенева. Все

защитительные соображения, приводимые им в записках своих, вероятно,

сообщены были ему самим Тургеневым. Принимать ли все сказанное на веру или

подвергать беспристрастному и строгому исследованию и анализу, не входит в

нашу настоящую задачу. Могу только от себя прибавить, что, по моему

убеждению, Тургенев был в полном смысле честный и правдивый человек: но все

же был он пред судом виновен: виновен и пред нравственным судом. <...>

Я здесь несколько распространился в общих и частных соображениях, во-