Вацлав Дворжецкий – династия
Шрифт:
– Можно мне с вами поговорить?
– Пожалуйста. А что?
– Можно, я вас провожу?
– Проводите.
Он сказал, что я их просто повергла в ужас, потому что они не ожидали такой дерзости.
– Ты так с ними разговаривала! С ними никто так не говорил. Их же все боятся.
– А ты так со мной разговариваешь? Тебе ничего за это не будет?
– Нет, ну что ты.
И я поняла, что он глаз на меня положил совсем по другой причине, потому что долго мялся, извинялся. Я ему: «Ты слышал, что я говорила? Так я и думаю. И всё, дорогой друг. Кончен бал». Он сказал, что очень сожалеет, просил разрешения меня проводить, встретить. Я отрезала: «Нет, нельзя». Такая была замечательная встреча в горкоме партии.
К тому времени мы с Вацлавом Яновичем уже много работали вместе.
Итак, близилась премьера моего первого спектакля, где Вацлав Янович играл инженера Частухина. Перед генеральными репетициями он садился к зеркалу и буквально преображался. Надо сказать, мне нравилось наблюдать, как он гримировался, а он это любил, у него были совершенно потрясающие внешние характеристики образов, и всё рождалось на глазах. Он садился с собственным лицом, а потом то приклеит нос, то поднимет бровь, то что-то подрисует… и рождался внешний образ персонажа.
На генеральной репетиции он выходит на сцену, и мне просто становится дурно, потому что передо мной человек, которого я очень хорошо знала, наш семейный приятель. Он был главным инженером в одном из московских главков, сибиряк по происхождению, типичный интеллигент. И он прямо передо мной. У Вацлава Яновича было какое-то удивительное чутье к воссозданию внешней характеристики образа, не говоря уже о воплощении «жизни человеческого духа».
Меня это совпадение, удивительное попадание в характер сразило в самое сердце. Дворжецкий так играл, как будто знал того человека. Родился его двойник. Тоже инженер, тоже человек мягкий по характеру, интеллигентный, ошеломленно реагирующий на какие-то катаклизмы.
Премьера была 24 декабря 1950 года. Она прошла с успехом, и после премьеры в помещении Театра музыкальной комедии должна была состояться актерская встреча Нового года. Пошли туда и мы…
Пробыли довольно долго: карнавал, поздравления, всё прекрасно. Выходим, погода замечательная, снег сыплет, и на улицах нет народа – просто чудо какое-то. Снег искрится в лучах фонарей, настроение прекрасное. Мы идем, идем, идем, и вдруг Вацлав Янович говорит: «Всё, хватит дурака валять. Я, как ни смешно это звучит, делаю тебе предложение», – и встает на колено. Для меня это было неожиданно, он меня ошеломил… И я, недолго думая, сказала: «Хорошо».
С тех пор 24 декабря мы считали днем решения наших судеб. Причем мы специально этого не афишировали, не докладывали, никому ничего не рассказывали. Я не представляла, как всё это расскажу дома. В Москву поеду нескоро. Написать? Для домашних это небольшой подарок. Во-первых, возрастная разница двенадцать лет. Во-вторых, Владик, сын. Еще у Вацлава Яновича была дочь, которая жила в Иркутске со своей мамой. Она родилась в 1946 году. И масса всяких атрибутов, которые, конечно, в нормальной, обычной семье с восторгом приняты быть не могли. Потом бум, который возник вокруг, мне не нравился, я не любила такого пристального внимания к себе со стороны, да он и сам не мог привыкнуть к тому, что вдруг решил свою судьбу. И это можно было понять: человек за свои 40 лет столько пережил, через такие испытания прошел… У него было ощущение, что никаких обязательств, никакой ответственности за кого-то он не может взять на себя. И вдруг… Я его позднее как-то спросила: «Как же ты такое сказал?» – «Не мог не сказать, потому и сказал».
Тут тоже, наверное, проявилась актерская природа, которая, как мне кажется, определяла всё, что он делал. Он выжил благодаря ей и жил ею всегда.
Так что мы своих отношений не афишировали, только близкие люди знали, естественно. Мы просто за ручку ходили, не расставаясь, а через какое-то время, когда всё уже устаканилось, он мне рассказал очень смешную историю. Оказывается, когда директор театра П. Т. Черемных приехал из Москвы, он сказал Вацлаву Яновичу: «Во-первых, я договорился с молодым режиссером, а во-вторых, я нашел одновременно тебе жену. Она будет твоей женой». Можете себе представить, когда такому человеку, как Дворжецкий, свободному абсолютно, поступавшему как ему хотелось, и вдруг такое сказали! Вот почему в ту первую встречу они меня так разглядывали. А потом уже и сам Черемных мне всё рассказал. Между прочим, Петр Тихонович действительно был очень хорошим директором, хорошо знал свое дело, любил театр. Обожал розыгрыши, эпиграммы, разные необычные поздравления и получал от этого огромное удовольствие.
Так решилась наша судьба. И началась очень интенсивная совместная творческая работа в театре и на радио. Теперь прямой эфир бывает очень редко и считается верхом мастерства, когда человек способен у телекамеры или у микрофона вести свободную беседу или произносить текст, а тогда это было естественно. В радиостудии два человека садились рядом, включали микрофон, и всё шло в эфир. Мне это было исключительно приятно по двум причинам: мы работали вместе, и багаж, накопленный за годы учебы, не лежал мертвым грузом. Я исполняла весь свой институтский и студийный репертуар. Как режиссер делала композиции спектаклей, вела целые оперы. Опера транслировалась из театра, а комментарий вел человек из радиостудии. Таким образом я вела «Онегина», «Демона», читая почти всю поэму. Это было замечательно.
Начались и совместные работы в спектаклях. Вацлав Янович играл очень много, был одним из ведущих артистов. Артистом глубоким, интересным и многоплановым.
Он был способен создавать диаметрально противоположные характеры, что и называется театральным искусством. Как говорил Станиславский, вершина актерской профессии – это импровизационное самочувствие и способность к перевоплощению. Играл, например, в «Анне Карениной» и Каренина, и Вронского. Создал замечательный гротесковый образ генерала Родзянко в «Незабываемом 19-м» Вс. Вишневского и одновременно играл Клайда Гриффитса в «Американской трагедии». Играл Клода Фролло в «Соборе Парижской Богоматери», очень любопытно и оригинально Петруччио в «Укрощении строптивой», кавалера Рипафратта в «Трактирщице» – такой разброс, который под силу не каждому современному актеру, а ему в этом смысле, как говорят артисты, фартило.
Любой приглашенный режиссер, любой режиссер, который вел театр, всегда считал необходимым занять Вацлава Яновича для того, чтобы получился увлекательный, высокохудожественный спектакль. В пьесе «Порт-Артур», где Дворжецкий филигранно играл князя Кирилла Владимировича, был эпизод, который определял успех всего спектакля. Кто бы ни смотрел его из критиков, при анализе девяносто процентов внимания уделял этой работе. Там было всё: и аристократизм, и изощренность, и отпечаток уже подернутого тлением, уходящего общества, и ум, и тонкость души, и вместе с тем ироническое осмысление всего, что происходило. Этот характер был вкраплен жемчужиной в ткань действия.
«Анну Каренину» видеть не пришлось, но мне много рассказывали о спектакле. Главную героиню играла актриса, которая, на какую бы мизансцену ее ни выводили, всё равно поворачивалась лицом к залу. И у Вацлава Яновича всегда была одна задача: поворачивать ее спиной, просто как игровой манок, он так развлекался. Спорил с актерами, что повернет ее и она несколько минут всё-таки будет спиной к зрителю. Замечательная была работа в пьесе Г. Ромашова «Огненный мост» о том, как интеллигенция приходит – или не приходит – в революцию. Я очень любила этот спектакль, поскольку то, что создал в своей роли Дворжецкий, вызывало у меня ассоциацию с булгаковскими «Днями Турбиных». Это не было клеймением белогвардейских офицеров, скорее это являлось попыткой проникнуть в психологию людей, попавших в такую сложную ситуацию, как революция и гражданская война. Еще спектакль «Персональное дело», где он играл человека, которого исключили из партии. А шел 1953 год, когда наконец после смерти вождя пошатнулась система. И для Дворжецкого это стало серьезным проникновением в психологию человека, который попадает в экстремальную ситуацию, связанную, а для него это было важно, с тем, что творится вокруг, в стране. Вацлав Янович всегда связывал роль с тем, что она отображала, мировоззрение персонажа всегда имело для него огромное значение.