Вахта 'Арамиса', или Небесная любовь Памелы Пинкстоун
Шрифт:
Синтериклоновая заслонка была поднята, проход на "Бригантину" открыт.
ПЯТЫЙ АКТ
– Сюда!
– крикнула Симона, и когда Ираида Васильевна с Адой вбежали в центральную, сорвала предохранительную сетку и замкнула цепь герметизации всех отсеков.
И только после этого подняла огромную руку и смахнула Паолу с пульта.
Паола упала на колени и некоторое время так и лежала, не шевелясь, потом подняла лицо - спокойное лицо человека, который сделал все, что должен был и что мог, и увидела на экране черную кишку трапа, и поняла, что там, на "Бригантине", уже успели задраить люк; потом всю станцию тряхнуло,
А потом все вдруг разом остановилось.
И Симона, висевшая каким-то чудом на пульте, сползла на пол.
– Едва вырвались из-под дюз, - хрипло сказала она лежащей рядом Ираиде Васильевне и вытерла лицо рукавом свитера.
– Хотели сжечь двигателями, сволочи.
Свитер был грубый, из распухших губ пошла кровь. Симона поднялась на колени, включила экран внешнего обзора.
– Уходят...
– и резко поднялась.
– Ада, на локатор!
– И еще одна предохранительная сетка полетела на пол - сетка, не снимавшаяся еще нигде я никогда.
– Торпеды, Ада!
Это жуткое, древнее, как сама война, слово подняло Паолу, и она, перескочив через Ираиду Васильевну, все еще лежавшую на полу, повисла на руке Симоны:
– Не смейте! Там же люди! Слышите? Не смейте! Это же убийство!
Симона стряхнула ее, и, видя, что Ада поднимается с трудом, сама потянулась к локатору, и Паола снова бросилась на нее, и вцепилась мертвой хваткой, закрыв глаза и хрипя, захлебываясь, задыхаясь, цепенея:
– Не дам... Убийцы... Негодяи... Коммунисты...
Пол снова наклонился, радужная точка на экране локатора нырнула под перекрещение черных нитей, и тогда Симона, не пытаясь больше отделаться от Паолы, двумя руками врубила четыре маленьких красных рубильника.
Станцию тряхнуло в последний раз, четыре ракеты вырвались вперед из невидимых до сих пор гнезд и помчались к уходящему кораблю, расходясь, чтобы не попасть под огонь его дюз, и вот они уже обогнали его и снова сошлись, и Паола уже просто смотрела на экран и молча ждала взрыва, а его не было, потому что ракеты создавали только тормозящее поле, в котором корабль неумолимо терял скорость, пока не останавливался совсем; но Паола еще этого не знала, и с безучастностью все потерявшего человека смотрела куда-то мимо экрана, мимо невероятного хаоса разгромленной центральной, мимо спокойного лица Ираиды Васильевевны, почему-то все еще лежавшей на полу, и смотрела, и смотрела, пока в это оцепененье не ворвался страшный гортанный вскрик Симоны.
Стены огромного-не в пример уютным помещениям "Арамиса" - кабинета Холяева были сплошь покрыты картами и экранами; но светился только один, не диспетчерская же, в самом деле, - и на этом экране было видно, как два тяжелых буксира подтягивают "Бригантину" обратно к "Арамису". Патрульные ракеты, как мальки, стайкой шли поодаль. Вот буксиры отцепились, и Симона увидела, как Ада повела станцию на соединение с кораблем. Хорошо повела. Очень хорошо для первого раза.
Затем Холяев включил шлюзовую "Арамиса", и было видно, как маленькие киберы безуспешно пытаются, навести трап, искалеченный и смятый, когда корабль американцев в чудовищном вираже стряхнул со своей спины маленькую станцию; на помощь киберам уже спешили люди в скафандрах, те самые, которые только что прибыли на "Арамис" и сняли Симону, и они подняли там возню, в которой разобраться было невозможно, и Симона не стала больше смотреть, и снова спросила Холяева:
– Ну, так ты дашь ракету?
Холяев постукивал карандашом по столу и, чтобы не смотреть на лицо Симоны с разбитыми лиловыми губами, смотрел на ее юбку, по которой, узкий, как царапина, тянулся след крови, и думал, что кровь, наверное, и на свитере, только не видно - черный, и сказал:
– Переоделась бы. Нет ракеты.
– Жуткое дело.
– Симона запустила пальцы в спутанные волосы.
– Ты только представь себе, Илья: сейчас же грохнут всеми фоностанциями Советского Союза, и под траурный марш... Ты представляешь, услышать это по фону! Ей-богу, ты дубина, Илья, или ты просто не хочешь понять, что ребёнку оказаться один на один с таким горем...
– Он там не один, - терпеливо сказал Холяев.
– И притом он не просто ребенок. Он мальчишка.
– Знаю. И что мальчишки ох сколько могут - тоже знаю. Но я знаю также и то, что Митьке будет легче, если это скажу ему я. Или просто буду с ним тогда, когда он услышит.
– Да пойми ж!
– Холяев стиснул кулаки, и полированная крышка стола скрипнула под его руками, но казалось, что это пискнул кто-то, зажатый в его кулаках.
– Пойми, Симона, у меня всего один "муравей", готовый к рейсу, и американцы уже запросили своих бандитов, если только они будут транспортабельны.
– А, ерунда какая, - отмахнулась Симона.
– Пусть сами присылают специально оборудованииT корабль со всякими решетками и полицией. Дай эту ракету мне. Ты же понимаешь, ты же человек, Илья: мне нужно к этому мальчику! Дай мне ракету до Душанбинского, ее тотчас же вышлют обратно.
– Не могу. Специальный запрос из Вашингтона, подтвержденный приказом из нашего центра.
Симона встала и пошла прямо на Холяева, но между ними был большой, привинченный к полу письменный стол, и Холяев без особого восторга стал думать, что же она сейчас будет делать, но Симона просто перегнулась через стол и вдруг взяла обеими руками его голову, и, приблизив к нему свое оливково-смуглое лицо с разбитыми губами, стала говорить, не переставая, монотонно, словно ставя точку после каждого слова:
– Мне нужно на Землю мне нужно на Землю мне нужно...
– Черт, - сказал Холяев и, перехватив руки Симоны выше запястий, с трудом отвел их от своего лица.
Вражья баба. Через три часа пойдет грузовик, весь рейс в скафандре, и до семи "G". Довольна?
Симона только усмехнулась какой-то дикой усмешкой, и из еетуб сразу же начала сочиться кровь, и Холяев смотрел на эти капельки крови, проступившие на трещинах, и бледнел, потому что он и был одним из тех, о которых по всему Пространству ходили мифы, пока не появился Агеев; но Симона уже сделала несколько шагов назад, примакивая губы рукавом своего невозможного свитера: