Вакансия третьего мужа
Шрифт:
– Хоть бы ты сказал «тициановская», – мрачно сказала Настя. – У него они все рыжие и действительно при формах. А на картинах Рубенса просто куски живой плоти нарисованы. Фу, – она передернулась. – Как представлю всю эту красоту, дурно делается.
– Я и говорю, глупая женщина, – удовлетворенно кивнул Егор. – Если ты ничего не понимаешь в искусстве, то это не повод считать, что у других тоже плохой вкус. – Он смахнул пелену волос с Настиного тела и плотоядным взором уставился на открывшуюся ему картину. – Вот мне абсолютно точно нравится Рубенс. И я готов прямо сейчас тебе это доказать. – Егор ласкающее провел рукой по Настиной груди, обвел
Этот мужчина всегда действовал на нее совершенно непостижимым образом. А в разгар их романа ему было достаточно взять ее за руку, чтобы она тут же почувствовала сладостное томление внизу живота. И сейчас желание накрыло ее так стремительно, что Настя испугалась, что потеряет сознание. Она уже не помнила о том, что больше не спрятана за волосами, что Егор смотрит на нее своим сводящим с ума горящим взором, и лишь инстинктивно подавалась на встречу его ищущим пальцам.
– Есть женщины в русских селеньях, – засмеялся Фомин. – Романова, это про тебя Некрасов писал «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»… Только сейчас коня останавливать не надо. Его надо оседлать, коня. То есть меня. Давай, я желаю на тебя смотреть.
На этот раз все было восхитительно долго. Они не спеша танцевали извечный танец мужчины и женщины, и не было конца движениям этого танца, острым, точным, приносящим неизбывное удовольствие. Выныривая из этого вихря, Настя мечтала только о том, чтобы он длился вечно. И в тот момент, когда они синхронно достигли последнего аккорда, она испытала легкий укол разочарования от того, что все кончилось.
– Так, – снова откатившись на край кровати, Фомин хитро посмотрел на нее. – Я не понял, в этом доме кто-нибудь держит свои обещания? Мне сто лет назад предлагали яичницу.
– Ох, – Настя виновато вскочила с кровати и посмотрела на часы, показывающие начало пятого. – Егор, ты же голодный! Я сейчас, быстро!
Схватив огромную футболку с предвыборным слоганом «Город ждет Фомина», Настя быстро напялила ее на голое тело и побежала на кухню.
– А что, неплохая агитация. Особенно на тебе. Особенно в такой момент. – Фомин пришел на кухню голым и, шлепнув Настю по попе, вытащил у нее из под ножа кусок ветчины. Сейчас ты меня покормишь, потому что голодным я ни на что не гожусь, и думаю, что до утра я еще успею тебя убедить, что город ждет меня не напрасно.
– А ты что, у меня до утра останешься? – глупо спросила Настя, не веря собственному счастью.
– А что, надо освобождать квартиру?
– Нет, конечно, просто я не думала…
– И не надо. Бабам вредно много думать. Ты давай, яичницу жарь.
Настя и сама ужасно проголодалась, а потому яичницу поджарила сразу на десять яиц. Она была готова и больше, но больше в холодильнике не было. Разложив яичницу на две огромные тарелки, Настя высыпала рядом по банке зеленого горошка, порезала помидоры, сделала бутерброды и заварила чай.
Сидя на стеклянным столом, они молча поели, а затем, забрав кружки с чаем в постель, долго смотрели подряд чуть ли не все серии фильма «Ликвидация». За окном снова шел снег, в квартире было тепло и уютно, в полумраке Настя видела, как блестят Егоровы глаза в свете телевизора, и ей было так хорошо, что хотелось плакать.
Она не заметила, как уснула. Сквозь сон слышала какие-то обрывочные фразы из фильма, затем голос Егора, который ее о чем-то спрашивал. Потом она почувствовала его настойчивые руки под футболкой и сразу проснулась. Они нежно и не торопясь занимались любовью полночи, пока не уснули, полностью выпитые друг другом.
Наутро, когда Настя проснулась, часы показывали половину восьмого. Фомина в постели не было. Натянув футболку, она вскочила и побежала на кухню. Фомина не было ни там, ни в туалете, куда она по-глупому заглянула. На вешалке в прихожей не висело его пальто, на полу не стояли ботинки. И если бы не оставшиеся в раковине невымытые тарелки из-под яичницы Настя могла бы подумать, что весь вчерашний день ей приснился.
Из неопубликованного интервью Анастасии Романовой с главным редактором газеты «Курьер» Юрием Гончаровым.
– На ваш взгляд, что такое журналистская этика?
– О-о-о-о-о, это такое многогранное понятие, что я даже и не знаю, смогу ли коротко ответить на этот вопрос.
– А можно подробно рассказать про то, чего нет?
– То есть…
– Я имею в виду, Юрий Алексеевич, что в последнее время нет никакой журналистской этики. Это миф, оставшийся нам в наследство от советских времен. Сейчас обогнать, добыть эксклюзив, не считаясь с этической стороной вопроса, обойти конкурента на повороте – это не то, чтобы даже в порядке вещей, а повод для гордости. Не говоря уже о том, что и информацию никто, как правило, не проверяет в двух независимых источниках, и о последствиях не думает, и прямую речь вычитывать не дает. Нынешние журналисты, и «Курьер», к сожалению, не исключение, не брезгуют ничем в борьбе за читателя, и мне уже давно кажется, что само понятие этики нам недоступно.
– Вы не правы, Анастасия. Конечно, мир вокруг нас очень изменился, и люди меняются вместе с этим миром, и журналисты – не исключение. Но журналистская этика осталась. Видоизменилась, но осталась. И знаменитое журналистское братство по-прежнему есть.
– И в чем же оно заключается?
– В преданности профессии в первую очередь. В верности, если хотите.
– А хорошо ли это? Слово «верность» принесло много вреда. Люди приучились быть «верными» тысяче несправедливостей и беззаконий. Между тем им следовало бы быть верными только себе, тогда они бы восстали против обмана. Мне кажется, что эти слова Марка Твена очень применимы к нынешней журналистике. Мы не восстаем против обмана. Наоборот, мы помогаем людям в него поверить. Мы, именно мы, приносим его в каждый дом, в каждую квартиру, тиражируем и распространяем, будучи при этом страшно гордыми тем, что верны выбранной профессии.
– В нашей профессии, Анастасия, много хорошего. Если бы я считал, что это не так, я бы давно из нее ушел. И главное, что хорошее в нашей профессии – мы своих никогда не сдаем. Никогда, чего бы нам это ни стоило. СМИ – это бизнес, и ради его успешности действительно на многое можно закрыть глаза. Во многом пойти на сделку с совестью. В этом плане журналистика ничем не отличается от любого другого бизнеса. И все-таки своих мы не сдаем. Никогда и ни при каких условиях. Такая вот журналистская этика…