Валдаевы
Шрифт:
Евгения Ивановна не спускала глаз с Семена.
— Вот и свиделись. — Она попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. — Иди в горницу, там сын твой. Меня тоже заберете?
Сжав губы, Семен молча кивнул.
— А сын как же? Два года ему.
— За него не беспокойся, он в надежных руках.
«Вот и любовь пронеслась, как белая метелица», — подумал Семен.
В каждой луже играло в половодье солнце, а в Кержаевском овраге дни и ночи звенел ручей.
Однажды под вечер к Нужаевым зашла Калерия Чувырина, вынула из брезентовой сумки письмо в коричневом конверте.
— Радуйтесь, от Андрея весть.
Платон старательно вскрыл лучинкой конверт. В начале письма долго перечислялись родные и знакомые, которым Андрей передавал свой привет. Начало было написано фиолетовыми чернилами, — наверное, Андрей писал на досуге, но не дописал; остальная часть письма была написана карандашом, почерк был неровный, словно и не Андрей писал; прочесть было трудно, но Платон, прищурившись, все же прочел:
«Попали мы в окружение. Командир говорит, будем ночью уходить. Ребят прикрыть надо. Жребий тянули, кому у пулемета остаться. Не мне жребий достался — одному пожилому солдату. А у него детей одиннадцать человек. Лег он на траву и плачет. Жалость меня взяла. Я согласился у пулемета остаться. Считайте, дорогие родители, это мое последнее письмо.
Я живым белякам не дамся, только мертвым меня возьмут.
Забудьте все, чем огорчил я вас.
Мама и папа, братцы и сестренки родные, знайте, что похоронен я повсюду, где зарыты погибшие за революцию.
Гале Зориной передайте, пусть за хорошего парня замуж выходит, а меня пусть вспомянет когда-нибудь. Герасим, брат ее, вам это письмо перешлет.
Что еще написать? Таньку зря за Агапа Остаткина выдали. Ежели будет он ее по-прежнему мордовать, домой ее заберите.
Купряшке, ежели объявится, скажите, что пора ему за голову браться, пусть идет честно работать для рабочего класса и трудового крестьянства.
Помяните меня после этого письма, как положено, на третий и на девятый день.
Ваш Андрей».
Весной, в духов день, Евграф Чувырин с Кондратом и Платоном обложили дерном свежие холмики над могилами Елены Павловны, Сергея Валдаева и начальника продотряда.
В духов день аловские мордовки приносят на кладбище узелки со снедью, поминают на могилах усопших родственников. Днем уходят и порой лишь вечером возвращаются домой — ведь стольких помянуть надо!
Уже свечерело, когда Платон вернулся с кладбища. Ненадолго задержался в сельсовете. А когда вышел оттуда, на аловские улицы опустилась ласковая майская темень. Мимо прошла Маланья Мазурина.
— Куда спешишь? — остановил ее Платон.
— В школу. Я там ликвидирую свою неграмотность, нынче малость припозднилась.
— Складно говоришь ты.
— Аника Северьянович и не таких, как я, выучивал.
В распахнутых окнах школы горит свет, и видно, как Аника Северьянович, седой будто лунь, прохаживается у черной доски с мелом и тряпкой в руках, а за партами — разных лет крестьянки и крестьяне; русые и черные, кудрявые и простоволосые головы склонились над букварем.
— Читай вон на этой странице, Христина Мазурина, — предложил Аника Северьянович.
— «М-мы не рабы. Рабы н-не мы».