Валдаевы
Шрифт:
Дверь отворила Евгения Ивановна. Увидав брата, бросилась ему на шею.
— Слава богу, живой!
Школа находилась от сельсовета саженях в ста. Редко кто из комбедовцев и сельсоветчиков заглядывал сюда среди бела дня, и это было удобно для Люстрицкого. Он поселился у сестры в подполе.
По вечерам нудно стучали в окна ноябрьские дождевые капли, и лист железа на крыше вел свой давний, надоедливый разговор с холодным ветром.
Каждый вечер к Люстрицкому приходили надежные люди, — пробирались задворками, чтобы не попасться на глаза кому не надо, — и запершись с Александром Ивановичем в подполе, вели долгие разговоры о последних
— Боюсь я за нас всех, — призналась однажды сестра. — Я ведь не одна. Сын у меня… — Она подошла к колыбели. — Страшно мне.
— А ты не бойся. Пусть нас боятся.
— Никого они не боятся. Вон Елена Павловна, их секретарь, — она и в полночь по селу одна ходит, а ты и днем опасаешься за ворота выйти.
— До поры до времени. Скажи мне наконец откровенно: мальчонку ты с кем прижила?
— Отец его — Семен Валдаев. Ты его не знаешь. Георгиевский кавалер, офицер. Но мы с ним люди чужие. Я давно это поняла.
— Большевик? Я слышал про него. Губчекист. Тебя, случайно, навестить не собирается?
— Давно не пишет. С августа. А зачем тебе это?
— Так… Ведь ты сестра мне.
После переезда с хутора Латкаевы жили под Поиндерь-горой, на самом конце села, у речки Крамышлейки. Поздним январским вечером в гости к Латкаевым пожаловало много народу: из Алова и окрестных деревень. На столе стояла выпивка и закуска, но к еде и питью никто не притрагивался, — не за тем собрались сюда.
Висячая лампа была пригашена. Под ней сидел мужик с раздвоеннной русой бородкой и говорил сквозь зубы:
— Ить вот какие времена настали: приехали сюда из других сел. Да не открыто, как раньше, а крадучись, ровно лисы…
— Предосторожность — не помеха. — К нему подошел Люстрицкий. — Но все это до поры до времени.
— Куда ни поезжай, всюду надо от голытьбы таиться, — не вынимая изо рта трубки, сказал другой мужик, уставив раскосые, похожие на кусочки угля, глаза на рыжего котенка, который играл на полу с клубком шерстяных ниток. — Продотрядчики приехали во все селения вооруженные, хлеб выгребают, а мы — сиди да жди, потому как без оружия.
— Были бы стрелки, — ответил Люстрицкий, — винтовки с патронами найдутся.
— Фамилие начальника продотряда, который вчера вечор к нам приехал, — Рубль, — заметил Захар Алякин.
— Вот и разменяй его, — сказал Люстрицкий. — И других надо прикончить: эту Таланову, Платона Нужаева.
Стукнула калитка.
— Давайте о другом говорить, — приказал Люстрицкий.
— Намедни у нас в селе два брата — самогонщики, напились вусмерть, в бане сгорели, — сообщил мужик с раздвоенной бородкой.
— Вот так плант, — промолвил Елисей Барякин.
Стрельнула прихваченная морозом дверь. В переднюю вбежал раскрасневшийся Нестор. Рассказал, что на улице, когда он караулил сходку, к нему пристал Молчун: мол, почему в поздний час возле дома бродишь. До сих пор у ворот стоит.
— Разойтись нам помешает, — сказал Захар Алякин, и подойдя к столу, взял бутылку водки и протянул ее Нестору. — Иди отдай ему, уведи, выпей с ним. Он на дармовщинку падок.
— Вот ведь какое дело получается, — проводив взглядом Нестора, проворчал Мокей Пелевин. — Разничтожный человечишка Молчун Азарышев, по всем загуменьям лазит — навозные грибы [32] ищет, за лакомство их считает, а какому, вы подумайте, большому делу помехой могет быть.
32
Навозными, то есть несъедобными, грибами считали шампиньоны.
Снова заговорил Люстрицкий. Восстание надо начать в Алове через неделю. Накануне всех своих людей нужно предупредить условным сигналом. Каким? Ну, например, словами: «Готовьте вешки!» А после полудня ударит колокол… Наперво надо расправиться с коммунистами. С Талановой, Павлом Валдаевым, Петром Чувыриным, Платоном Нужаевым. Те, кто приехал сегодня на сходку из окрестных деревень, должны сейчас пойти к школе, что на Полевом конце, — им выдадут оружие. Аловские получат винтовки в субботу после полуночи.
Словно лебеди, роняющие пух, летели в феврале над селом метели. Близился день, о котором говорил на кулацкой сходке Люстрицкий. И час от часу росла у Захара Алякина ненависть к Гурьяну Валдаеву. Вспомнил, как подвозил Гурьяна до Алова, когда тот возвращался с войны. Понял уже тогда — лютого врага везет в Алово. С каждым днем ожесточалось сердце Захара. Росло желание по-змеиному, — не только неожиданно, но и как можно больнее, — ужалить Гурьяна в самое сердце.
Как-то вечером покосился на свою дочь Лару и подумал: «Вот она приманка для Гурьянова сынка Сергея». И приказал дочери, чтобы та послала за своим суженым младшую сестру.
— Да нет, ругать его не буду, не бойся. Нам с ним потолковать надобно, — объяснил он, встретив недоуменный взгляд дочери.
Сергей сгребал со двора снег, когда к нему подбежала маленькая девчонка и протянула записку:
«Сега, если у тебя даже сто дел, брось все и беги к нам как можно скорее. Лара».
— Куда? — спросила Устинья внука, распрягавшего лошадь.
— На ту сторону луны [33] ,— ответил Сергей, закрывая за собой калитку.
Приветливо встретил Захар Алякин Сергея — руку пожал, помог раздеться. Весь внутренне поджавшись, жених прошел в избу, смущаясь перед Ларой, стыдясь своей неважнецкой одежды — полинявшая солдатская гимнастерка, синие брюки с вытянувшимися коленками, разбитые лапти…
33
Ков (куда) и ков (луна) — сомонимы; игра слов.
В горнице стояло пять кадок с раскидистыми фикусами, — их листья отражались, как в зеркале, на покрытом лаком полу. Захар усадил Сергея на громадный сундук, оплетенный, словно паутиной, железными полосами, и, затворивши дверь, чтобы никто не слышал, зашептался с ним.
Лапти у Сергея подтаяли и точно заплакали. Ему было стыдно за лужу, которую оставил растаявший снег на зеркальном полу.
Почти час убеждал Захар парня: сулил в жены свою дочь, божился, что к весне Сергей и Лара обвенчаются, но услуга за услугу — надо проучить начальника продотряда, на которого злы очень многие мужики; уж больно занозистый начальник попался; кабы человеком был, мужики бы ему не перечили; но этот Рубль с большим гонором, чуть поперечишь ему, мигом за револьвером тянется; проучить бы его малость — выманить за околицу и намять бока.