Валдайские колокольцы
Шрифт:
Поехали.
4
Славке повезло. В Валдае у моего друга Якова Павловича есть сын Юрик. Он на полгода старше Славы и тоже учится в первом классе. Вот мы и порешили: будет Славке в Валдае компания.
Ехали мы без особых приключений. В городе на мостовых грязь и слякоть — снуют и скребут снегоуборочные машины, подбирая железными загребущими лапами какую-то темную жижу. А выехали за город — белым-бело вокруг. Пушистая бахрома на елках. Легкий морозец. Лес по бокам синим кажется. А там, где леса нет, — поля точно белые страницы разостланы, и по ним читать можно. Вон цепочка вокруг березки. Это сорока обошла дерево. А там заяц пробежал.
— Гляди, Славка.
— Гляжу. Только вот очки протру — запотели.
— Следы читаешь?
— Нет. Я еще только буквы складываю. А подряд читать не умею. Следы потом читать научусь… А скоро медведи будут?
— Это, брат, подождать придется. Скорее всего, до того дня, когда, вернувшись в Москву, пойдем в Зоопарк.
— Нет. Не думаю. Зачем же мы тогда в Валдай едем? Будут медведи.
Славка оказался прав. Хотя первый встреченный нами медведь, как известно, был каменный. Вокруг него тихо вился и танцевал легкий снежок, накинув на медвежьи плечи белую пушистую шаль.
Проехали мимо каменного медведя и увидели поле, а на нем, все в снегу, не то овцы, не то козы.
— Что это? — спросил Слава.
Света к тому времени поубавилось, и я не сразу мог разглядеть, что это за необычное поле. А потом понял и объяснил Славе:
— Это валуны.
— Чего?
— Камни такие. Будешь учить географию — узнаешь. Камни эти круглые видишь?
— Теперь вижу.
— Они древние-древние. Им много тысяч лет. Был такой ледниковый период. Вот они здесь на Валдайской возвышенности с тех пор и остались.
— А кто их так обкатал? — спросил Слава.
— А обкатало их время и льды. У моря камешки тоже бывают гладкими. Их тоже время обтачивает. Только там камешки маленькие, а здесь большие…
5
В Валдай мы приехали в сумерки. У самого почти города по обочинам дороги стоят темные елки, тяжело клоня книзу грузные ветки. А стройные сосны — худые и гордые — высятся голыми рыжими стволами, только на самой макушке пышная белая шапка.
Город возник как-то сразу.
Косые лучи заходящего солнца ложились на чистый снег и как бы подрумянивали его. Солнце играло красками: уйдет — и тротуары станут сиреневыми. А снеговая крыша, нахлобученная на дом как шапка, еще вся в лучах — розовая. Что же до дыма из трубы, то он золотисто-красный.
Валдай Славке понравился. Он сказал:
— Хороший город. Только песок в валенках.
Это у него ноги затекли. Ехали-то мы без малого семь часов. А приехав, зашли прямо к Якову Павловичу. Он в том доме работает, что, снеговой шапкой накрытый, на самой горе стоит. От этого дома весь город видно. И озеро. Будто большое белое блюдо с зелеными краями. Такое Валдайское озеро. Огромное. Из конца в конец взором не охватишь.
Вечерело, и Яков Павлович уже кончал работу. Пружина сильно хлопала входной дверью. Один за другим уходили сотрудники учреждения.
Мы со Славкой погрелись у печки, разогнулись, помахали руками, а в это время Яков Павлович услышал наши голоса и вышел в прихожую:
— С приездом!
Поздоровались. Познакомил я Славку с Федотовым. Яков Павлович и говорит нам:
— Вы, братцы, как? Домой ко мне поедете или тут подождете? Я скоро освобожусь.
Славка сказал:
— Тут подождем. У печки.
Ну, а я с ним спорить не стал. Тут и скамейка была. Сели.
А Якова Павловича дверь как раз напротив. Он и не закрыл ее. Нам все видно и слышно.
— Да, это я, — говорит в телефонную трубку Федотов. — Когда елка? Завтра? Понятно. А ремонт школы закончили? Понятно. Спасибо. Буду в колхозе — заеду в Броды.
Славка тянет меня за рукав и спрашивает:
— Яков Павлович учитель? А Броды — это что?
— Броды — это деревня такая, недалеко от Валдая, — говорю я.
Опять звонит телефон.
— Откуда? — спрашивает Федотов. — А, молокозавод? Слушаю.
Мне слышится, будто Яков Павлович смеется.
А он между тем говорит:
— Плохо дело. Заливают, говоришь? Вот беда!..
Потом молчит, а из трубки, которая возле уха у Федотова, аж к нам доносится: «Кар… кар… кар…»
Трубка умолкла, и снова говорит Федотов:
— Заливает вас колхоз молоком и еще больше заливать будет. Такие там доярки подобрались, что у них реки молочные так и текут. А вы не о том думайте, как этот поток сократить, а о том, как больше продукции дать… Знаю, знаю. Приходите. Обмозгуем.
В комнате Якова Павловича сумеречно. Только зеленая лампа освещает стол и его руки, большие, жилистые. Он что-то пишет, и перо быстро бежит по бумаге. Потом кричит нам в коридор:
— Не соскучились? Я сейчас!
Но «сейчас» это затягивается.
Входная дверь скрипнула и закрылась, будто хлопушка хлопнула. Какой-то бородач смахнул с валенок снег и пошел к Федотову. В руках у старика большие грабли.
— Что это? — спрашивает Славка.
Мы слышим, как сердито говорит старик:
— Это им не колокольцы отливать под дугу. Вещь нужная для работы. Смотри, Яков Павлович, как сделали. Стыд!
Славка шепотом спрашивает меня:
— Почему он сказал — колокольцы?
— Не знаю, — говорю я. — Наверное, звоночки так называются, а колокольчики — это цветы.
Старик уходит, а грабли остаются у Федотова.
Яков Павлович появляется в прихожей, и мы поднимаемся, чтобы уйти с ним, но снова скрипит и бухает дверь, и в коридор, прямо к печке, торопливо входит человек с большой круглой головой и носом — ну точь-в-точь картошка.