Валентин Катаев
Шрифт:
Однофамилец
— Вы уволены.
— Почему?
— Как чуждый элемент. Вы родом из станицы Динской?
— Да.
— Ну, значит, вы дворянин Малышевский из станицы Динской, помещик.
— Я действительно Малышевский, действительно из Динской. Но тем не менее не помещик, а, наоборот, сын казака-хлебороба.
— Докажите.
— Хорошо.
И человек отправился из станицы Крымской в станицу Динскую за доказательством своего крестьянского происхождения. Сделать это было очень легко, так как в сельсовете имелись все необходимые документы о том, что сын казака-хлебороба, учитель Малышевский никакого отношения к помещикам той же станицы не имеет.
Учителю Малышевскому тотчас же были вручены все нужные документы.
И отправился человек обратно, довольный, что все так быстро разъяснилось, и, радостный, положил на стол начальства свои документы.
— Вот. Теперь вы видите, что я не помещик?
— Этого мало. Нужна официальная справка.
— Хорошо. Будет официальная справка.
И стал человек ждать официальной справки.
А тем временем с работы успели уволить двух его сыновей как классово чуждых и примазавшихся помещичьих сынков.
Тем не менее официальная справка все-таки пришли, и человек гордо явился к начальству:
— Теперь видите?
— Вижу-то я вижу, но, знаете ли, все-таки, согласитесь, как-то не того… и помещик — Малышевский, и вы — Малышевский… Получается некрасиво…
— Ну, хотите, — взмолился человек, — я вам представлю свидетельство красных партизан, знающих мое безупречное прошлое?
— Хочу.
— Хорошо.
И пошел человек к красным партизанам, которым помогал во время деникинщины, и принес от них бумагу, характеризующую его с лучшей стороны.
— А бумага заверенная?
— Заверенная.
— Ну что ж, ничего не поделаешь… Видно, придется пне обратно на работу принимать… Ладно, работайте.
Восстановили человека, восстановили сыновей его.
Пошло все хорошо. Прошел год. И вдруг — бац!
— Вы уволены.
— Почему?
— Как бывший помещик.
— Я не помещик.
— Докажите.
— Я ж вам в прошлом году уже доказывал.
— Докажите в этом.
— Хорошо.
И пошел человек опять в станицу Динскую.
— Дайте справку, что я не помещик.
— Не дам.
— Почему?
— Потому, что вы — Малышевский.
— Ну так что ж из этого?
— Раз Малышевский, значит, помещик.
— Да нет же! Хлебороб. У вас в архиве есть мое метрическое свидетельство. Посмотрите.
— Не смотрел и смотреть не желаю.
И пошел человек обратно. И в слезах обратился к самому высшему своему начальству:
— Товарищи! Ведь вы же знаете по прошлому году, что я не помещик. А меня все-таки уволили. Помогите!
— Не помогу.
— Почему?
— Потому, что все ваши документы — фальшивки, а сам вы — обманщик.
— Я не обманщик.
— Нет, обманщик. Вы утверждаете, что вы не Малышевский, в то время как я отлично знаю, что вы Малышевский.
— Я не отрицаю, что я Малышевский.
— Ага! Ну, а раз Малышевский, значит, помещик.
И пошел человек, шатаясь, к себе домой.
Таковы обстоятельства, в которых в данную минуту находится Малышевский, старый учитель с тридцатилетним стажем, до последнего времени работавший на консервкомбинате имени Микояна в станице Крымской методистом.
Как же могло на глазах у всех произойти это неслыханное безобразие?
Как могло случиться, что на глазах у всех два старых хороших педагога — товарищ Малышевский с женой (тоже старая учительница) — оказались на старости лет выброшенными за борт?
Вы не знаете, как это случилось, товарищ Кравцов, председатель Динского стансовета, дававший безответственные разноречивые справки?
А вы, директор комбината, подписавший приказ № 425 от 13 августа 1935 года, где документы товарища Малышевского названы ложными и честный человек пред ставлен в виде грязного афериста, — вы (не имею чести знать вашего имени), вы не знаете, как это случилось?
А вы, представители заводской общественности?
На ваших глазах произошло самое страшное в нашей стране преступление: беспредельно унизили человеческое достоинство. Что же сделали вы для того, чтобы нс допустить этого?
Мы не сомневаемся, что честное имя учителя Малышевского будет навсегда восстановлено и виновные будут сурово осуждены.
Донжуан
Нельзя сказать чтобы эта разновидность советского гражданина встречалась особенно часто. Но все же встречается.
На службе он ничем не отличается от товарищей. Он работяга, активист, крепкий общественник.
Он прекрасно усвоил все слова и выражения, необходимые для того, чтобы прослыть неподкупным борцом за советскую демократию.
Но присмотритесь к нему. Понаблюдайте за ним. Нырните в глубины его, если так можно выразиться, психики, его, так сказать, внутреннего мира. И вот станет ясно, что «родина», «демократия», «народ», «наша чудесная, изумительная жизнь», «внимание к человек» и т. д. — все это не что иное, как великолепная маска Гражданина (с большой буквы), под которой скрывается плюгавенькая мордашка гражданина (с маленькой буквы, в милицейско-протокольном значении этого слова).
Если на работе он, предположим, заведующий подотделом ягодных сиропов и цитрусовых эссенций треста Продбредшипводторг тов. Редькин, то в частной жизни он демоническая натура, любитель всего прекрасного, покоритель сердец, неисправимый донжуан, сноб и эстет.
Женщина! Вот стержень, на котором вращается для Редькина вселенная.
Основа редькинских успехов — отдельная, изолированная комната.
«Было бы где, а кто и когда — это уже детали».
У Редькина есть еще небольшой набор инструментов: патефон с четырьмя пластинками (две с Лещенко, две с Вертинским), бутылка портвейна, хитроумно разбавленною водкой, два пирожных, какой-нибудь томик «Академии» с античными гравюрками и технический справочник (для солидности).