Валентин Катаев
Шрифт:
Их самым жгучим образом интересуют вопросы:
Какое экономическое значение имеют для Голландии политические «беспорядки» в Индонезии?
Какое значение имеет для Швеции импорт из СССР?
Явилось ли предоставление кредита СССР бременем для экономики Швеции?
Каковы шансы для создания таможенного союза в Западной Европе?
Носили ли забастовки и другие волнения в промышленности главным образом экономический или политический характер?
И многое, многое другое хочется знать дотошным путешественникам-конгрессменам.
Они мыкаются по Европе из страны в страну и всюду суют свой нос.
Кое-где они ведут себя с развязностью нувориша, попавшего в универсальный магазин.
Они думают, что в Европе все продается — правительства, парламенты, президенты, политические партии, банки, акционерные общества.
Они не стесняются распекать целые нации и делать строгие выговоры народам.
Они сварливо придираются ко всему.
Увидели, что парижане сидят в кафе, и тут же по-хозяйски распекли парижан:
— Не по кафе нужно сидеть, господа, а дело делать! Так-то!
Не понравились им англичане — и они тут же понизили их в ранге:
— Вот что, дорогие союзнички, вы уже больше у нас не великая держава. Хватит. Попили нашей кровушки. Теперь походите у нас в лимитрофах.
Они строги, но справедливы. Одних они казнят, других милуют.
Увидели Голландию — понравилась Голландия. Говорят голландцам:
— Ничего! Вы нам нравитесь — здорово угнетаете свои колонии, не стесняйтесь, лупите индонезийцев! Очень хорошо. Гуд бай! Вы у нас, у американцев, заслужили. Будет вам помощь. Не сомневайтесь!
Словом, хлопот полон рот. Где уж тут думать о туризме!
Есть у Чехова прелестный рассказ «Ионыч». В нем рассказывается жизнь некоего провинциального врача Старцева.
И заканчивается этот рассказ так:
«Прошло еще несколько лет. Старцев еще больше по полнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув на зад голову. Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным «Прррава держи!», то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог. У него а городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит:
— Это кабинет? Это спальня? А тут что?
И при этом тяжело дышит и вытирает со лба пот.
У него много хлопот, но все же он не бросает земского места: жадность одолела, хочется поспеть и здесь и км…»
Мы, конечно, не склонны слишком обижать дореволюционного доктора Ионыча неприятными аналогиями. Но все же надо сказать, что «дядя Сэм» чем-то напоминает чеховского Ионыча.
Это Ионыч — усиленный в сто тысяч раз, дошедший до грандиозных размеров, Ионыч в мировом масштабе.
Ионыч, сидящий за океаном на своих мешках с золотом, мечтающий купить весь земной шар и всюду посылающий своих заевшихся, наглых приказчиков.
И не могу я, чтобы немножко не поправить Антона Паловича несколько его осовременить:
«Прошло еще несколько лет после Потсдамского соглашения. «Дядя Сэм» еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит от высокомерия и уже ходит, откинув голову назад. Когда он, пухлый, красный, едет на «Кадиллаке» с раздирающе громким клаксоном и Маршалл, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, положив на баранку руля прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным народам: «Права держи!», то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а мешок, набитый деньгами. У него в Западном полуширин громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение в Тихом океане и страны в Европе, Азии, и он облюбовывает себе еще новые, повыгоднее, и когда ему на Уолл-стрите говорят про какую-нибудь страну, намеченную к торгам, то он без церемонии посылает туда своих конгрессменов, которые совершают путешествие по Европе не обращая внимания на голодных, оборванных женщин, детей и стариков, смотрящих на него с ужасом, и тыча во все страны палкой, говорит:
— Это Греция? Это Турция? Прекрасно. Мы это берем. А тут что? Аэродром? О’кей! А это что? Франция? Заверните! А это что, нефть? Беру.
И при этом тяжело дышит и вытирает со лба пот.
У него много хлопот дома, но он не бросает ни одной страны, которая «плохо лежит»: жадность одолела, хочется поспеть и в Западном полушарии и в Восточном».
Не правда ли, получается мило?
Говорят, что туристы «дяди Сэма» собираются посетить Советский Союз.
Почтенным туристам, вероятно, очень хотелось бы бодрым шагом пройтись по нашей необъятной стране с палкой, тыкая ее в разные места:
— А здесь что? Баку? Заверните. А это Урал? Заверните! Золото? Заверните. Нефть? Заверните.
Но увы!
Завернуть наши богатства — кутеж не по карману даже для такого Ионыча в мировом масштабе, как «дядя Сэм».
И его туристам не придется говорить нам: «Заверните!» — Заверните! — скажет им советский народ. — Заверните оглобли!
Гамлет
В те далекие времена мой друг Вася только что был принят в труппу прославленного академического театра и уже успел выступить в пьесе о Гражданской войне в массовой сцене митинга, где он стоял в толпе солдат, время от времени выкрикивая своим красивым, густым баритоном:
— Правильно! Даешь! Пррравильно!
Высокий красавец юноша, со стройной фигурой футболиста, он шел рядом со мной по улице, обнимая меня сзади за плечи и заглядывая мне в лицо своими прекрасными глазами, в которых, как в зеркале, отражались неумная жажда славы и колоссальный аппетит, который ому никогда не удавалось полностью удовлетворить. Он говорил:
— Знаешь, старик, о чем я мечтаю?
— Знаю. Ты мечтаешь съесть большую глубокую тарелку флотского борща с мясом и не менее двух порций свиных отбивных.
— Это само собой. Но главное заключается в том, что я страстно мечтаю сыграть Гамлета. И не как-нибудь, а сыграть грандиозно, совершенно по-новому; дать этот классический образ в соответствии — как нас учит гениальный Станиславский — с жизненной правдой, без малейшего актерского наигрыша, безо всяких этих гамлетовских штампов — раздумий, вздохов, многозначительных пауз, шатаний, душевных колебаний и прочего.
— Ну и что же это будет у тебя за Гамлет?
— Это будет, вообрази себе, вопреки общепринятому представлению о принце Датском, совсем еще молодой человек, юноша, почти мальчишка, высокий, сильный, здоровый, со спортивной фигурой, ослепительной улыбкой: бицепсы — во! Пищеварение — во! Все время чувствует дьявольский аппетит. Любит пожрать; не дурак выпить, обожает хорошеньких девчат. Чувствуешь мысль?