Валентина

Энтони Эвелин

Теодор заставил ее встать и набросил на нее плащ, затем потащил ее вниз по лестнице и выпихнул на улицу. Там его уже ждали слуги, один из них держал за поводья оседланную лошадь. Из гостиницы не раздавалось ни звука: кучера и Кадора убили, пока они спали, а жену хозяина раздели и бросили там же, обернув ее голову нижней юбкой. Ее муж висел неподалеку на дереве, рубаха его вся была покрыта кровью от ударов кнута, , полученных от улана как свидетельство его нелюбви к жидам вообще, а также за то, что тот пытался помешать им насиловать свою жену. Бандит держал под уздцы оседланную лошадь, за пояс у него был заткнут

окровавленный кнут.

Когда граф вывел к ним свою пленницу, никто не проронил ни слова. Она была молода и красива, и было похоже на то, что слухи о ее побеге с любовником соответствуют истине. Бывший улан спешился и помог хозяину усадить Валентину на лошадь, слуги привязали ее ноги к стременам, а поводья обвязали вокруг шеи животного, граф не позволил связать ей руки впереди, чтобы она могла править лошадью. Улан сам попросил сделать это, поскольку при такой посадке пленница могла легко потерять равновесие, сама же женщина ничего не говорила, она смотрела перед собой, гордо вскинув голову.

– Возьми ее лошадь, – приказал граф. – Она не должна с тобой разговаривать, ты понял? Если она произнесет хоть одно слово или начнет доставлять неприятности, положи ее поперек седла лицом вниз. А теперь – по коням! Мы должны быть в Варшаве к концу недели!

Путь в Варшаву занял три дня, граф требовал, чтобы ехали как можно быстрее, и Валентина была настолько измучена, что с трудом стояла на ногах. Они спали под открытым небом, устраиваясь лагерем в более менее подходящем месте, потом Валентине развязывали руки и давали поесть и попить под присмотром бывшего улана. Он внимательно наблюдал за ней во время всего этого безумного пути по бездорожью, который выматывал даже крепких мужчин, она же ни разу не пожаловалась и не дрогнула. Пленница ни о чем не просила, когда давали еду, она ела, не сопротивлялась, когда ей опять связывали опухшие и растертые до крови руки перед тем, как отряд укладывался на ночлег, она хранила презрительное молчание. Этот здоровенный детина впервые в жизни видел, чтобы женщина вела себя с таким достоинством. Служба в армии научила его уважать мужественных людей, и, возможно, это осталось его единственным человеческим чувством из многих, утраченных во время службы.

На вторую ночь, когда граф уснул, да и остальные лежали, сморенные усталостью, Валентина проснулась от того, что он наклонился над ней, и безумно испугалась. Он закрыл ее рот своей рукой и прошептал:

– Не кричите, пани. Я не сделаю вам ничего плохого. Но так же нельзя спать.

К ее удивлению, она почувствовала, что он развязывает ее руки, затем он отошел.

– Утром мне придется вас снова связать, – вздохнул он.

– Если твой хозяин узнает, что ты это сделал, ты и сам знаешь, что будет, – прошептала она.

– Я вижу, что он делает с вами, пани, – проговорил он. – Я проснусь раньше него, не волнуйтесь. Если все время руки связаны, то они начинают сохнуть. Я видел, что происходило с нашими людьми в Испании после того, как эти грязные испанцы держали их связанными несколько дней, – они становились калеками. – Вспомнив об этом, он сплюнул в темноту. – А теперь спите, завтра тяжелый день. – В его душе прекрасно уживалось и изнасилование пожилой еврейки, и избиение старика, и этот благородный жест по отношению к мужественной польской пани. Он ненавидел своего хозяина и восхищался

этой пани, что бы она там ни сделала.

Все было очень просто. Каждую ночь он подкрадывался к Валентине и освобождал ее от пут, чтобы она могла нормально спать, каждое утро он снова завязывал ей руки, но перед тем, как сесть на лошадь, он опять отпускал веревки, чтобы они не сильно стягивали руки и не причиняли такой боли. В последнюю ночь их путешествия Валентина протянула руку и коснулась его.

– Ты помогал мне, – сказала она. – Но почему? Ты очень рисковал из-за меня. Как мне отблагодарить тебя, а, может быть, ты сделаешь для меня и еще кое-что?

Он слегка приподнялся, затем лег опять.

– Это все, что я могу для вас сделать, – подумав, ответил он. – И мне ничего не надо. – На прошлой неделе он дал мне двадцать плетей ни за что. Я рад, что смог помочь вам, пани, вот и все. Но больше я ничего не могу для вас сделать.

– Если бы ты помог мне сбежать, – сказала Валентина, – мы можем разогнать их лошадей и вернуться в мой дом. Там мы будем в безопасности, там нас никто не посмеет тронуть. Я дам тебе сто золотых.

Дело было безнадежным, но она хотела использовать последний шанс на спасение… Этот человек проявил к ней доброту, и было ясно, что он без особой охоты слушается своего хозяина. Хотя мысль о том, чтобы отдать себя на милость такому зверю, вызывала у нее ужас, все же это было лучше, чем находиться в руках у Теодора.

Улан задумался. Сто золотых. Это целое состояние, он мог бы купить землю, построить дом. И для этого надо лишь разогнать лошадей, чтобы их не смогли догнать, и уехать с этой пани. Это казалось достаточно просто. Если только они не разбудят своим шумом остальных.

– Ты сделаешь это? – еще раз повторила Валентина. – Сто золотых. Моя сестра даст тебе даже больше. Подумай только – это совсем нетрудно!

– Сидите тихо, – прошептал он. – И ни звука. Я пойду оседлаю наших лошадей – нет, я, пожалуй, возьму коня хозяина – он самый резвый! Затем по моему сигналу вы выберетесь отсюда и приблизитесь ко мне, а когда мы уже будем в седле, я выстрелю из пистолета и распугаю остальных лошадей. Но не двигайтесь, пока я не подам сигнала!

Была ясная лунная ночь, и она хорошо видела, как он поднялся и, согнувшись почти пополам, стал красться между спящими. Лошади были стреножены и паслись ярдах в пятидесяти около больших деревьев. Улан уже выбрался из лагеря и подбирался к ним, когда одна из лошадей подняла голову и заржала. Валентина откинулась назад и закрыла глаза, боясь взглянуть на то, что происходит. Но снова стало тихо, и через секунду она подняла голову и увидела, как высокая фигура двигается среди лошадей. Абсолютно бесшумно он скрылся в тени деревьев.

Через несколько минут она помчится обратно в Чартац, и очень многое будет зависеть от того, насколько быстро граф сообразит, что произошло. В течение первых ста – двухсот ярдов они будут представлять из себя прекрасную цель. Она на секунду закрыла глаза и стала молиться.

– О Боже, позволь ему сделать это. Пожалуйста, умоляю Тебя, дай мне убежать от него.

– Кто там? Выходи, а не то всажу в тебя пулю! – раздался громкий голос графа.

Валентина вздрогнула, затем почувствовала, как все ее тело слабеет, как будто ее хватил удар. Бывший улан крикнул в ответ: