Валькирия рейха
Шрифт:
Эльза. Хелене показалось, она ослышалась. Ведь этого не могло быть. Ведь Эльза погибла, она умерла там, в Берлине..
– Хелене, миленькая, – женщина присела на край кровати, ее силуэт постепенно приобретал четкость. – Здравствуй, Хелене. Как я рада, что нашла тебя.
Эльза. Да, это Эльза. Не призрак, это реальный, живой человек. Эльза?! Хелене почувствовала какой-то удар внутри. Она приподнялась, внимательно и недоверчиво оглядывая сестру, словно ожидая, что изображение заколеблется и исчезнет, как таяло и исчезало до сих пор перед ее глазами все, что она пыталась
– Лена! – Эльза, всхлипнув, обняла сестру. – Какое же это счастье, Лена. Мы теперь снова вместе… – почувствовав тепло ее тела, ее объятия, Хелене наконец поверила. Она словно оттаяла: – Лиза, Лиза, – шептала она, гладя сестру по волосам. – Успокойся же. Как ты спаслась, Лиза? Как ты нашла меня?
– В Берлине меня забрал из Шарите Красный крест, – рассказывала та, обливаясь слезами, – сначала я думала, что ты погибла и я осталась одна. Но потом меня нашел в госпитале полковник Норрис. Он меня и привез. Я не поверила ему, когда он сказал: она жива, вы должны поехать к ней, и как можно скорее.
– Тебя забрали из Шарите? – Хелене откинулась на подушки, разглядывая сестру, – но как же ты оказалась там, я оставляла тебя в бункере, с Магдой?..
– Я ничего не помню, – Эльза утирала платком глаза, – Последнее, что встает в памяти: наш разрушенный дом, уличный бой и страшная боль, когда я упала лицом вниз, хочу встать и не могу. Все плывет перед глазами, тает, исчезает. Больше я ничего не помню, – заключила она, – потом только американцы. Эрих жив? – спросила она настороженно и внимательно посмотрела на Хелене. Лицо Райч помрачнело.
– Нет. Эрих погиб.
– Но ты уверена? – Эльза осторожно взяла за руку, – сейчас такая неразбериха. Надо надеяться, Хелене. А вдруг нет…
– Он погиб, – Хелене обреченно прервала ее рассуждения, – с такой высоты, на такой скорости, он не имел шансов.
– Я тоже не имела, но вот стою перед тобой, – сестра не сдавалась, – я не верю…
– Что поделаешь? – Хелене заставила себя улыбнуться, но вместо улыбки судорога сковала ее лицо. Она замолчала, стараясь подавить рыдания, – а что же Генрих? – спросила она у Эльзы, понимая, что фамилию шефа гестапо называть небезопасно.
– Я ничего не знаю о нем, – руки Эльзы безвольно упали на колени, живость лица исчезла, она словно застыла. – В последний раз мы виделись 20 апреля, в день рождения фюрера у него в доме, в Ванзее.. Он сказал, что уезжает и чтобы я навсегда забыла его, – Эльза всхлипнула и закрыла глаза рукой, – я просила его взять меня с собой, но он отказал. Сказал, что был счастлив и благодарен за все. Лена, – Эльза сжала руку сестры, – почему он не взял меня с собой?
– Куда?! – Хелене, приподнявшись, обняла Эльзу, – сама подумай, куда? На виселицу? Чтобы тебя повесили рядом с ним, как Клару Петаччи рядом с Муссолини? Хватит уж одной Магды. Ведь тот, о ком мы говорим, не рядовой солдат вермахта, даже не генерал фон Грайм. Он теперь навсегда – вне закона и будет вынужден скрываться. Он все правильно сделал, Лиза. У тебя теперь другая жизнь.
– Но мне другой не надо, – не сдержавшись, Эльза расплакалась, уткнувшись Хелене в грудь, – мне не нужна другая жизнь, повторяла она.
– И мне не нужна, – Хелене с тоской посмотрела на шрамы на своих запястьях, – но мы сделали все, что могли. Мы боролись, но мы проиграли.
Нам ничего не остается, как принять условия победителей и терпеть. Либо умереть, – она грустно вздохнула, – но даже умереть нам не дают. Даже на это мы не имеем права. Но если мы умрем, Лиза, – она подняла голову сестры и повернула ее лицо к себе, – кто будет помнить о тех, кого мы любили, кто любил нас? Кто, если не мы? Может быть, для этого мы и выжили? Теперь, когда мы вместе, нам будет легче. Я уверена, мы еще вернемся в Берлин и заново отстроим свой дом, – голос ее дрогнул, она замолчала.
– Но там уже не будет никого, кто прежде приезжал в него, – закончила за нее тихо Эльза, – ни мамы, ни Эриха, никого…
– Но мы-то будем, – ответила Хелене, смахнув слезы, – а значит, и они тоже. Хотя бы на портретах. Хотя бы в наших сердцах…
– Я больше никуда не уйду, – Эльза вцепилась пальцами в плечи Хелене, – я попрошу, чтобы меня тоже перевели в этот госпиталь, буду ухаживать за тобой. Ты поправишься, Хелене, я верю в это.
– Теперь-то уж обязательно, – обещала та, гладя ее по волосам, – теперь даже не сомневайся…
В советском госпитале немецкий летчик, все еще прикованный к постели, обожженный и изувеченный, очнувшись от беспамятства, прислушался к тому, что передавало радио. Бред или реальность, но ему почудилось, он услышал знакомый голос. Он поднял голову, напрягая слух. Геринг? Рейхсмаршал Геринг? Может ли такое быть? Что это передают?
– Гляди, – шепнула молоденькая медсестра другой, постарше, стерилизовавшей за ширмой инструмент, – немецкий красавчик-то очнулся, открыл глаза. До чего он хорошенький. Вот будь не немец…
– Подойди к нему, – приказала ей та. – Может, ему надо что.
– Да что ему надо, фашисту…
– Цыц!
Обиженно поджав губы, девушка приблизилась к раненому. Он встретил ее долгим, напряженным взглядом воспаленных глаз и спросил по-немецки, когда она подошла:
– А что это передают по радио, фрейлян, вы не знаете?
Девушка удивилась. Она впервые услышала его голос, надтреснутый, хрипловатый. Прежде он не говорил. Только стонал либо молчал. Говорить ему было трудно, он задыхался, но по его лицу с заостренными скулами, иссушенном страданиями, можно было понять, что он очень хочет получить ответ на свой вопрос. Беда была лишь в том, что сестра не поняла, да и не могла понять, о чем он спрашивает: она не знала немецкого. Беспомощно она развела руками, не понимаю, мол. Сосредоточившись, он повторил свой вопрос еще на каком-то языке – ему трудно было напрягать мозг, – но она снова его не поняла.