Валькирия в черном
Шрифт:
– Пока все образцы в работе. Сначала мы должны точно установить яд, который получили девушки.
– Напомни мне, будь добра, – Гущин обернулся к притихшей Кате, – дать задание насчет этой бабы, бывшей жены майора Лопахина, Яны… чтобы позвонили ей и узнали, пользовался ли ее муж ручкой-шприцем. Шприц-то мы… то есть я нашел, а факт использования требует подтверждения. Напомни мне, а то у меня голова кругом.
Катя кивнула и достала блокнот, записала. Да, в этом деле уже столько подробностей и фактов, столько разных
А в это самое время, когда шариковая ручка Кати летала по бумаге, в двухместной палате… лучшей, так называемой «коммерческой» палате электрогорской больницы Анна Архипова, приехавшая к свекрови и дочерям, бледная, с синими кругами бессонницы под глазами, вдова и мать, потерявшая старшую дочь… любимую дочь, стараясь изо всех сил казаться спокойной, объ-явила девочкам:
– Я забираю бабушку Адель домой. Она сказала, что сойдет с ума, если проведет еще хоть одну ночь тут в больнице. С ней все в порядке, врачи разрешили забрать ее.
– Мама, а мы? – спросила Виола.
Она лежала на кровати у окна.
Офелия не сказала ни слова. Все ее лицо распухло от слез. Эти два дня, если ее не рвало, она плакала, не переставая.
Когда им сказали про Гертруду… Кто же сказал первый, что Гера умерла, – врач, мать или Павел Киселев – охранник?
Виола посмотрела на Киселева. Он остался тут в больнице с ними, с ней. Офелия не в счет. Всю ночь, весь день она плачет, бормочет «как же это больно, больно». И Виола знает, что это она не про боль в животе, что кусает кишки изнутри, это она про другую боль.
Боль утраты.
Как же больно… Сестры Герки больше нет. Виола и сама бы заплакала, да глаза ее сухи.
– А вы пока останетесь здесь, я говорила с врачом, вам надо еще побыть тут, – Анна Архипова садится на постель Офелии. – Ну, ну, девочка моя, надо быть сильной. Ты видишь, я тоже пытаюсь… изо всех сил пытаюсь.
И тут Анна словно спохватывается:
– Да, и пожалуйста… вам нужно поесть, вот я привезла, Павлик, достань – все лично под моим контролем дома приготовлено, все дважды протертое в миксере, как доктор и велел. Девочки, пожалуйста, надо поесть. Нельзя без еды, вы должны есть.
Офелия под одеялом сжимается в комок, подтягивает ноги к животу, скрючивается, сворачивается улиткой.
Виола молча качает головой: нет, мама, и не проси.
Павел Киселев неуклюже по-мужски начинает разбирать сумку, достает пластиковые закрытые контейнеры, где «все протертое в миксере дважды», ставит на больничный столик.
– Я умоляю вас, вам нужно поесть. Голодом не поможешь, откуда силы возьмутся, если быть голодным? – Анна Архипова чувствует, что уговаривает дочерей плохо, бессвязно и обращается к Киселеву: – Пожалуйста, Павлик, ну пожалуйста, скажи им.
Киселев открывает маленький дорожный несессер, достает оттуда чайные ложки, выкладывает их на салфетку. Потом открывает один из контейнеров – там слизистая каша на воде без соли.
Он молча обхватывает скорчившуюся под одеялом Офелию и сажает ее в кровати. Садится ей в ноги, берет ложку, контейнер с кашей и…
В глазах девушки ненависть и страх. Вид у нее такой, словно из-за этой ложки с кашей она будет биться с верзилой-охранником насмерть.
Анна Архипова встает и выходит из палаты. В коридоре она останавливается у открытого окна, без сил опирается на подоконник.
Виола садится, упираясь спиной в подушку. Личико ее – с кулачок, осунувшееся от голода, от рвоты, от двух промываний желудка, от очистительных клизм, которыми их с Офелией мучают постоянно.
– Ладно, только из твоих рук, – говорит она Киселеву. – Оставь Филю, она все равно есть не станет. А ты меня покорми сам, хорошо?
Охранник пересаживается на ее кровать. Все тот же контейнер, та же ложка, полная слизистой протертой каши на воде без соли.
Виола открывает рот как птенец. Павел Киселев кормит ее с ложки, она с усилием глотает кашу.
Офелия снова начинает плакать. Лицо ее мокро от слез.
– Папочка меня так не кормил, даже когда я была совсем маленькой, – говорит Виола. – Павлик, а ведь ты никогда не станешь нашим папочкой, как бы тебе этого ни хотелось. Кем угодно, но только не папочкой.
Павел Киселев подносит к ее рту новую порцию каши в серебряной ложке.
– Из твоих рук все что угодно, – говорит младшая Виола. – Хоть смерть.
Глава 32
РАЗ ГОЛОВА КРУГОМ, ЗНАЧИТ, ПОРА!
– Однако определенно пора обедать, – объявил полковник Гущин в прохладе кондиционера, включенного на полную мощность в кабинете, который выделило ему, как большому начальнику, руководство Электрогорского УВД.
Катя тут же сходила в дежурную часть и забрала запасы. Бухнула сумку-холодильник на стол и начала извлекать шедевры собственной кулинарии.
– Федор Матвеевич, надо позвать наших, тут на всех хватит.
Гущин секунду взирал, как на письменном столе накрывается скатерть-самобранка, затем пошел звать. Однако вернулся быстро.
– В «Макдоналдс» улимонили. А ты что, это все сама приготовила? Да не может быть, ты готовить не умеешь, сама жаловалась.
– Жизнь – она заставит. Отравитель в городе, вы что, не понимаете? Есть абы где и абы что просто опасно, – Катя достала одноразовую посуду. – И это еще не все, тут и раньше…
Она оглянулась. Полковник Гущин ее не слушал, смотрел в окно, уже дымил своей сигаретой.
– Что там с протоколами допросов? – спросил он. – Что ты там вычитала? Пока обедаем, поделись-ка информацией.