Вальс в темноту
Шрифт:
Но его любовь держала его в объятиях, и ему было все равно. А может, уже и смерть положила ему на плечо костлявую руку; с приближением смерти все переживания тоже иногда исчезают.
Шаг за шагом вверх по лестнице. Можно было только восхищаться ее силой, желанием помочь ему.
На верхней площадке, перед последним поворотом, он, задыхаясь, произнес:
— Остановись на минутку.
— Что такое?
— Дай мне еще раз посмотреть на нашу гостиную. Может, я ее никогда больше не увижу. Я хочу с ней попрощаться. — Он нетвердой рукой махнул через перила. — Видишь, вот за этим столом мы так часто сидели по вечерам.
— Пошли, — прошептала она.
Спальня распахнула им двери, будто склеп, принимающий мертвеца.
Усадив его на постель, она опустила его голову на подушку. Вслед за тем положила на кровать его ноги, сняла туфли, сняла пиджак. Потом медленно, словно саваном, накрыла его одеялом.
— Тебе удобно, Лу? Постель мягкая? — Она положила ему руку на лоб. — Эта твоя дурацкая выходка отняла у тебя все силы.
Он не отрывал от нее странного, млеющего взгляда. Такой взгляд бывает у раненой собаки, которая просит облегчить ее страдания.
Она отвела глаза в сторону, но затем их, словно магнитом, опять притянуло к нему.
— Дорогой мой, почему ты так глядишь на меня? Что ты хочешь сказать?
Он движением пальца попросил ее наклониться к нему поближе.
Она склонила голову набок, чтобы лучше слышать.
Он провел слабеющей рукой по ее челке, по светлым шелковистым завиткам, окаймлявшим ее гладкий, прохладный лоб.
Затем, словно на гребне нахлынувшей волны, приподнялся на локте.
— Я люблю тебя, Бонни, — ожесточенно прошептал он. — Другой любви у меня в жизни не было. С самого ее начала и до конца, с первого до последнего дыхания. Она никогда не кончится. Никогда, слышишь, Бонни? Никогда. Я умру, но любовь моя не умрет.
Ее голова медленно, неуверенно, еще ближе наклонилась к нему, словно она ступала на новый путь, двигалась навстречу неизведанным ощущениям. С ней что-то произошло, что-то происходило; он никогда раньше не видел в ее лице такой нежности. Словно другой, заново рожденный лик проступал сквозь маску, за которой он так долго скрывался; ее истинный лик, который она никогда не показывала. Лик души, который превратности жизни изменили до неузнаваемости.
Она несмело приблизила свое лицо к его, словно преодолевая доселе неведомую ей дорогу чувств.
В глазах ее стояли слезы. Настоящие, они ему не чудились.
— Хочешь немного любви, Лу?
— Хоть чуть-чуть.
— Тогда знай, что было мгновение, когда я тебя любила. Вот оно.
Она поцеловала его добровольно, без просьб и требований, и сладкий поцелуй ее отдавал горечью недостижимой любви. И он понял, сердцем понял, что она впервые поцеловала его по-настоящему.
— Больше мне ничего и не нужно, — удовлетворенно улыбнулся он. — Большего я и желать не могу.
Прижимая к себе ее руку, он на время погрузился в беспокойный сон, в лихорадочное забытье.
Когда он проснулся, день уже клонился к закату; небо окрасилось в светло-пепельный
Он выпустил ее руку.
— Бонни, — изнеможенно вздохнул он, — приготовь-ка мне еще немного твоего напитка. Я готов его принять. Лучше будет… если ты сама…
Она невольно на мгновение вскинула голову. Посмотрела ему глаза в глаза. Потом снова опустила взгляд.
— Почему ты меня об этом просишь? Я же ничего не предлагала.
— Я страдаю, — просто объяснил он. — Я не могу больше терпеть. Если не по доброте, то из милосердия…
— Потом, — уклончиво ответила она. — И не надо так говорить.
На его лице выступили капельки пота. Дыхание со свистом вырывалось из ноздрей.
— Когда я не хотел пить, ты меня принудила… Теперь, когда я тебя умоляю, ты не хочешь… — На мгновение оторвав голову от подушек, он снова уронил ее. — Ну же, Бонни, я так больше не вынесу. Давай покончим с этим прямо сейчас, зачем дожидаться ночи? Избавь меня от этой ночи, Бонни! Она такая долгая… темная… одинокая…
Она медленно поднялась, рассеянно потирая озябшие пальцы. Потом еще медленнее направилась к двери. Открыв ее, она остановилась на пороге и обернулась к нему. Потом вышла.
Он услышал, как она спускается по лестнице. Дважды она останавливалась, словно силы ее иссякали, а затем, собравшись с духом, снова пускалась в путь.
Она отсутствовала не больше десяти минут. Эти десять минут обжигающей боли показались ему кошмаром.
Потом дверь открылась и она появилась на пороге, держа в руке стакан. Приблизившись к постели, она поставила его на туалетный столик, до которого Дюрану было не дотянуться.
— Не надо… Пока не надо… — произнесла она сдавленным голосом, когда он попытался его достать. — Потом. Давай подождем немного.
Она зажгла лампу и, подойдя к камину, чтобы выбросить спичку, задержалась, опустив взгляд на языки пламени. Он знал, что она не видит того, на что смотрит, ее глаза застилали воспоминания.
Он тоже устремил взгляд в прошлое. Снова все повторилось. Снова он кружился с ней в вальсе на их свадьбе «У Антуана»… Бесконечный крылатый вальс. Вальс любви и света, в пене белоснежных кружев. Снова за дверью их спальни раздавался ее шутливый вопрос: «Кто стучит?» — «Твой муж». Снова она возникла в гостеприимном полумраке. «Скажи ему, что он может войти». Снова они шли рука об руку по набережной в Билокси, и, когда морской ветер сорвал с него шляпу, она, сама кружась в водовороте раздутых юбок, от души хохотала. Снова он осыпал ее, спящую, дождем из стодолларовых купюр. Снова…
Снова, снова, снова… в последний раз.
Смерть жестока, но самое страшное наступает не тогда, когда гибнет тело, а когда улетучиваются воспоминания.
В сумрачных дебрях его воспоминаний, словно жаркая золотая звезда, вспыхнуло яркое пламя. Он поднял глаза и увидел, что она стоит боком к камину, держа в вытянутой руке горящую головню. Нет, не прут и не палку, а плотно скрученный бумажный рулон. А когда пламя медленно подобралось к ее руке, она ловко перевернула бумагу, взяв ее за обугленный конец, чтобы сгорел другой.