Вальс в темноту
Шрифт:
— Лу! Лу, дорогой! Что же это такое? Как ты сюда попал? О чем ты думаешь… Я только что обнаружила, что дверь открыта. Посмотрела — в постели тебя нет. Я побежала по улице… И к счастью, увидела тебя здесь, в квартале от дома… Лу, как ты мог так со мной поступить, как же ты меня напугал…
Где-то совсем близко с опозданием открылась дверь, но ее лицо, маячившее у него перед носом, заслоняло от него весь окружающий мир.
— Да? — послышался женский голос. — Чего вы хотели?
Она едва шевельнула головой, повернув
— Нет, ничего. Мы ошиблись.
Дверь резко захлопнулась. Дверь, ведущая в жизнь.
— Там, — простонал он. — Там, наверху. Мне там помогут.
— Не там, а здесь, — с очаровательной улыбкой возразила она. — Здесь, перед тобой — единственная, которая может тебе помочь.
Он сделал шаг в сторону, чтобы дверь хотя бы была у него перед глазами, раз уж добраться до нее он все равно был не в состоянии.
Она передвинулась в том же направлении и снова встала перед ним.
Тогда он сделал нетвердый шаг в обратную сторону. Она вернулась туда же и по-прежнему стояла у него на пути.
Они словно кружились в вальсе, медленном и леденящем душу танце смерти.
— Наверх, — взмолился он. — Пусти меня наверх. К этой двери. Сжалься надо мной.
Ее голос — он так и сочился медом — выражал живейшее сострадание.
— Пойдем домой, любовь моя. Бедняжка мой. Дорогой мой муженек.
И глаза тоже. И руки, так нежно касавшиеся его, что он их едва чувствовал.
— Пощади, — рыдал он. — Остановись, хватит. Дай мне этот последний шанс…
— Ты думаешь, я способна причинить тебе страдания? Ты доверяешь постороннему больше, чем мне? Ты что, уже вовсе не веришь в мою любовь? Ты в ней так сильно сомневаешься?
Он смущенно покачал головой. Когда иссякают силы телесные, сила ума тоже меркнет. Черное становится белым, белое — черным, а правдой последнее, что слышали уши.
— Ты меня любишь, Бонни? Правда, любишь? Несмотря ни на что?
— Ты еще об этом спрашиваешь? — Их губы слились, прямо на улице, средь бела дня. Никогда она еще не целовала его с такой нежностью, с таким самозабвением. — Спроси лучше свое сердце, — прошептала она. — Спроси свое сердце.
— Мне такие ужасные мысли приходили в голову. Должно быть, дурной сон привиделся. Но он мне казался явью. Я думал, что ты хочешь от меня избавиться.
— Ты решил, что это я… послужила причиной твоей болезни? — Блефовать — так до последнего. Она сделала шаг в сторону, тот самый, желанный шаг. — Вот мои объятия. Вон дверь — там, наверху. Ступай куда тебе больше нравится.
Он шагнул к ней, туда, где она теперь стояла. Его голова покорно упала ей на грудь.
— Я так устал, Бонни. Отведи меня домой.
От ее дыхания волосы на его голове чуть шевельнулись.
— Бонни отведет тебя домой.
Она свела его вниз со ступеньки, той единственной ступеньки на пути к спасению, на которую ему удалось взобраться.
Шедшие по дальней и ближней сторонам тротуара любопытные прохожие замедляли шаг, чтобы понаблюдать за трогательной сценой, имевшей неведомую им предысторию.
Когда же они повернули в нужную им сторону, эти зеваки, потеряв к ним интерес, возобновили прерванный путь.
Но она окликнула одного из них, пока тот еще не успел далеко отойти.
— Сэр! Помогите нам остановить экипаж! Моему мужу нездоровится, нам нужно поскорее добраться домой.
Она бы и камень разжалобила. Прохожий чуть приподнял шляпу и кинулся исполнять ее просьбу. Через минуту из-за угла выкатил экипаж, на подножке которого стоял ее эмиссар.
Соскочив вниз, он помог ей, поддержав Дюрана с одной стороны, в то время как она, несмотря на свое миниатюрное телосложение, служила ему опорой с другой. Таким образом они неторопливо подвели его к экипажу и усадили на скамью; для этого помощнику пришлось подняться, а потом спуститься с противоположной стороны экипажа.
Она же, опустившись на сиденье рядом с Дюраном, с трепетной благодарностью провела рукой по голове прохожего, словно посвящала в рыцари:
— Благодарю вас, сэр. Огромное вам спасибо. Не знаю, что бы я без вас делала.
— На моем месте всякий бы вам помог, мадам. — Он устремил на нее взгляд, полный сострадания. — Да хранит Господь вас обоих.
— Я буду молиться, — смиренно ответила она, когда экипаж тронулся с места.
А позади, на ступеньках лестницы, у которой они встретились, стоял человек с черным чемоданчиком в руке и провожал их недоуменным взглядом. Пожав плечами, он продолжил восхождение, уже держа наготове ключ от входной двери.
В экипаже, во время недолгого пути к дому, она представляла из себя само милосердие.
— Опусти голову. Положи ее ко мне на колени, дорогой. Так тебе будет легче.
Не прошло и минуты, как экипаж стоял у их дома. Он спустился вниз с Голгофы, все его страдания оказались напрасны. Но сожаления он не испытывал, так одурманил его призрак ее любви.
На этот раз ей помог извозчик. А потом она оставила Дюрана у калитки на его попечении.
— Подожди минутку, дорогой, я схожу за деньгами, чтобы с ним расплатиться, подержись пока за столб. Я не взяла с собой кошелек, я так за тебя испугалась.
Она вбежала в дом, оставив дверь за собой открытой (и во время этого краткого ее отсутствия он тосковал по ней, действительно тосковал), а вернувшись, тоже бегом, расплатилась с извозчиком и взяла Дюрана под свою единоличную опеку.
На крыльце солнце проводило их последней ослепительной вспышкой, и они вошли в дом. Взмахом руки она закрыла за ними дверь. В последний раз? Навсегда?
По полутемному коридору, мимо рогатой вешалки, к подножию лестницы. Каждый дюйм этого пути был окроплен его потом и кровью.