Валтасар (Падение Вавилона)
Шрифт:
У мечтательной Луринду голова кружилась от ошеломляющего сочетания слов: "счастлив всю жизнь!". Этот срок казался молоденькой девице безмерным, чем-то вроде отголоска вечности. Луринду в ту пору казалось, что клинописные наборы слов "жизнь" и "небо" были схожи не только на глиняной табличке, но и по сути. Жизнь в своей безграничности пронзительно напоминала небо: взгляду каждого черноголового доступен край небосвода вот он, горизонт, но попробуй достигни его. Пока доберешься, пройдет столько дней, что не сосчитать! Смерть же воспринималась как каменный вал на краю земли, о котором в эддубе* рассказывал учитель. Он, безусловно, существует, ведь хрустальные небеса должны на что-то опираться, но пока ни один из смертных, кроме богоравного Гильгамеша, не видал эту стену.
В понятиях "жизнь", "смерть"
Примерно то же волнующее любопытство, смешение благоговейных чувств с примесью недоверия и беспричинного страха, вызывали у девушки упоминание о висячих садах.
Возможно ли такое соединение мужчины и женщины? Почему мужчине было в радость исполнить желание умиравшей жены? Чем заслужила она подобную благодарность? Доступно ли ей, Луринду, испытать такое сильное чувство? А ему, мужчине?
Завтра её, Луринду, сведут с человеком, с которым придется отмерить срок до бездыханности, уйти рука об руку неведомо куда, неведомо зачем?
Ради наживания добра? Ради детей? Но и эти будущие дети казались такими же таинственными и двойственными существами, как бесплотные духи. Дети каким-то странным образом увязывали жизнь со смертью. Это вызывало удивление - она соединится плотью с чужим человеком, и в результате в ней зародится новая жизнь? Луринду как-то не верилось, что подобное может случиться и с ней, пусть даже со всеми другими это происходит сплошь и рядом? А если эти случится, то как? В охотку или со страхом. А может, на грани отвращения?
Она ждала, что скажет дед, её поводырь, который плохо разбирался в клинописи, но был немногословно мудр. Он любил её, обещал обеспечить приданным, пусть невелико оно, но это будет её собственность. Луринду была благодарна деду за то, что ей не пришлось, как многим из её подруг, зарабатывать себе на приданое, обслуживая чужеземцев в храме Иштар Агадесской. Это была трудная, неприятная работа, ведь часть платы за служение богини приходилось отдавать жрецам. К тому же и среди жрецов находились любители молоденьких девочек. Денег от них не дождешься, жрецы утверждали, что достаточно святости, которой они наделяли своих избранниц. Везло симпатичным - те за несколько месяцев успевали накопить серебро, и если их обходила стороной дурная болезнь, удачно выходили замуж. Дурнушкам же приходилось трудиться год, два, а то и три.
Более того, именно дед вопреки желанию матери и отца настоял, чтобы Луринду отдали в эддубу. Она оказалась в одном классе со знатными и утвердилась среди соучениц исключительными способностями и ровным характером. Кто наставил её на этот путь? Опять же дед, которому она как-то пожаловалась на замашки тех девиц, чьи отцы считались сильными в Вавилоне. В первые дни они не уставали напомнить дочери шушану, что её дед выбился в люди, подставив спину великому Навуходоносору. В классе её сначала прозвали Подставкой! Рахим объяснил Луринду, что на чужой роток не накинешь платок, и единственный способ заставить замолчать спесивых - это вести себя достойно. Учись, девочка, говаривал дед. Ученье - свет, а неученых тьма, и, если хочешь, чтобы к тебе относились с уважением, научись разбираться в тайнах движения небесных тел, освойся со сложением, умножением, делением, возведением числа в степень, извлечением квадратного и кубического корня, овладей процентами. В любом случае, добавил Рахим, тебя от этого не убудет, а пользы от знания можно ждать с гору. Женщина в Вавилоне свободна, добавлял дед, она пользуется независимостью, имеет имущество, свободно им распоряжается, может выступать контрагентом в сделках. Ну и что, что свидетелем быть не может, это ей только на руку, меньше хлопот. Так что за своих детей ты сама можешь быть в ответе, а если повезет с женихом, то ждет тебя не жизнь, а песня. Его слова пали на благодатную почву. Девочка из уважения к себе скоро стала лучшей ученицей в классе, и задирать её оказалось себе дороже. С обидчицами Луринду в пререкания не вступала старалась смолчать. В её больших, черных глазах навертывались слезы. С тем и убегала, а её подруги, которых вскоре стало более чем достаточно, окружали дерзкую презрительным молчанием.
К тому же в тайнике у деда хранились иноземные пергаменты, в которых упоминалось об истине, о том, куда и зачем брести рука об руку.
Вот почему, постелив, она уселась в дальнем углу террасы, ожидая, что дед, может быть, заговорит с ней.
Однако Рахим, устроившись на ложе, жестом отослал её. Ему, вплотную приблизившемуся к яме, в которой поджидал его ухмыляющийся бог смерти Нергал, побывавшему на обеих краях земли - на берегах Верхнего и Нижнего морей; рискнувшему вступить в борьбу с лабасу * - чудовищем, обладавшим человечьим телом и бычьей головой (таким в минуты гнева представлялся ему новый властитель Вавилона), была захватывающа интересна сегодняшняя ночь. Он много ждал от нее.
Говорили, что сон, привидевшийся в ночь праздника урожая, считается пророческим. Что-то привидится ему во сне?.. Хотелось увидеть Нур-Сина. Кто он, мужчина, который примет из его рук ответственность за невинную Луринду. Он не воин, не пахарь, не владелец земли. Он из породы крючкотворов, каких немало развелось на Вавилонской земле во время царственности Навуходоносора.
Город богател, жирел на глазах, жители его забыли о голоде и военных погромах, и, как следствие, в силу вошли умники, грамотеи, прислужники. Вот и Нур-Син относился к касте тех, кто судил, писал прошения, выдавливал на глине исковые заявления, составлял различного рода таблички и пергаменты, кто выводил суммы налогов, подсчитывал количество урашу*, выведенных на общественные работы - и не забывал раскрывать пошире карманы для даров, без конца падающих туда. К тому же Нур-Син по происхождению принадлежал к тем, у кого было вдосталь и власти, и серебра. Как он отнесется к тому скромному имуществу, которое Рахим сможет выделить единственной внучке? Не будет ли презирать её за низкое происхождение, за скромность и покладистость? За бедность, наконец?..
Это были горькие мысли. Как ни прикидывал Рахим, как мысленно не бичевал, не укорял себя, не выл безмолвно, - выбора у него не было. Он спас Луринду от официально освящаемой, но презираемой в народе необходимости зарабатывать себе на приданное продажей утех в храме Иштар Агадесской. Может, когда-то, до потопа, женщинам было просто необходимо изо дня в день усердно ублажать великую богиню подобным промыслом, но теперь времена изменились. Тому примером женоподобные сирийцы, которых бойцы Навуходоносора и за противников не считали. Во время коротких схваток старались разить их мечами в задницу, в самое очко. Со времен Набополасара считалось само собой разумеющимся возносить хвалы дочери богов добродетели. Люди согласовывали свои потребности с законами природы, и те, кто вовремя вступал в брак рождал крепких детей. Кто мог предполагать, что наступит день, когда Рахиму придется принести Луринду в жертву! Он отнесся к этой необходимости спокойно, ведь в этом выборе не было ущерба чести. Он спасал семью. Злобу демона с бычьей головой не могла утолить только его, Рахимова кровь. Лабасу не насытится, пока не вырвет печень из Нупты, из Рибата и его жены, что-то задержавшейся с рождением других детей, из сыновей Зерии и Хашдайи, которых он и женить-то не успел. И само собой из Луринду.
Мечталось - выдам внучку за ровню, покладистого, храброго, честного парня, который по гроб будет благодарен Рахиму за собственность, выделенную им на житье, - и хвала Мардуку! Больше ему ничего не надо. Этот брак был совсем не по нутру Рахиму. Связать жизнь любимой внучки с человеком пусть даже ученым, но работающим на других, - в этом было что-то унизительное, недостойное славного имени Рахима. Писец - это что-то вроде ремесленника, умеет только корябать на мягкой глине. Ни землей не владеет, ни мечом - что это за жених!