Вальтер
Шрифт:
Теперь Ее Величество намеревалась сама застать его врасплох: своего рода отмщение за непокорность.
Даниэль обернулся.
– И она сказала, когда это будет?
– Завтра вечером. Ты играешь с непосильным для тебя противником.
Юноша устало выдохнул.
Откуда-то снизу донеслась едва уловимая мелодия клавесина.
Даниэль приложил палец к губам.
– А знаешь, что мы сделаем, Рей? Навестим Ее Величество. Прямо сейчас.
Реймонд ухмыльнулся, а на лице Даниэля появилась одна из тех улыбок, которой он сопровождал все свои спонтанные и опасные проделки.
– Даниэль, я клялся Ее Величеству, что буду отговаривать тебя от твоих сумасбродных выходок. Помнится, в прошлый раз ты заставил ее понервничать. –
– И именно поэтому мы это и сделаем.
Агнесс даже не успела возмутиться: словно два черных ворона, их плащи взметнулись среди портьер и оба выпорхнули с балкона, зацепились за карниз и с шумом влетели в огромные распахнутые створки просторного зала. Танцующие в ужасе кинулись кто куда, не понимая, что происходит. И только почти совсем глухая старенькая пианистка в круглых очках продолжала усердно давить на клавиши, извлекая заунывные звуки и не замечая образовавшегося вокруг хаоса.
Лишь одна фигура продолжала стоять, не дрогнув, как статуя римской богини – непоколебимая, непреклонная и невероятно прекрасная.
– Я же просила тебя. Никогда. Больше. Так. Не делать, – напевно прозвучал ее голос, рука с силой ударила по кипарисовому корпусу клавесина, отчего крышка захлопнулась, и очки пианистки сползли к самому кончику ее носа.
Реймонд преклонил колено. Последний аккорд, которому уже не суждено было разрешиться финальным стаккато, повис в воздухе. Даниэль, слишком очевидно довольный наделанным шумом, расправил плечи и медленно направился к девушке через весь зал. Подданные расступались, позволяя себе взгляды украдкой, голодные до событий. У них всегда была тема для сплетен, а появление Даниэля всегда обещало подробности, о которых обычно говорили шепотом. Юноша остановился напротив ее глаз и медленно опустился на колено, как уже давно подобало сделать в ее присутствии.
– Я желаю Вам доброго утра, Ваше Величество, – голос его был утрированно мягок и притворно податлив, – и искренне раскаиваюсь за Ваше беспокойство. Но дело, о котором я хочу с Вами поговорить, не терпит отлагательств.
Высокая, статная и грациозная… Невозможно было представить, что на столь изящных и хрупких плечах вместо подходящих им беззаботности и веселья лежало бремя правления всем королевством. Но это была иная юность, являющаяся отражением не столько колдовского дара, сколько огромной внутренней силы, приумноженной с годами.
Выдержав длинную паузу в назидание строптивому сыну, девушка едва заметным жестом, наконец, подняла юношу с колен так, что их глаза снова неминуемо встретились.
Стены зала заструились, становясь знакомыми глазу стенами приемных покоев, чья камерность и спокойствие вкупе с лихо потрескивающими искрами в камине уже давно вечной любовью привязали королеву к себе теплом и уютом. Именно здесь она предпочитала проводить разговоры наедине. Именно здесь, как только они остались одни, взгляд ее смягчался до неузнаваемости, а на лице появлялась любящая улыбка.
– Прежде чем ты что-либо скажешь, пообещай мне, что впредь не будешь так испытывать мое сердце. Ты хоть раз задумывался, что может произойти? Это одна из самых высоких стен замка! Ты сможешь уберечься от ножей, от мечей, от стрел, но от собственной глупости кто тебя убережет? И к тому же…
– Но я…
– …не нужно волновать подданных своим бесстрашием. Помни, это только твое преимущество, не заставляй твоих близких рисковать жизнью.
Королева всегда договаривала свою мысль, несмотря на бестактность сына. Эта была одна из тех крохотных черт, которая выдавала ее истинный возраст, скрывающийся за неувядаемой внешностью.
Она с любовью и строгостью смотрела на сына. Это служило ему разрешением повторить свою несдержанную фразу.
– Ваше Величество, новость о турнире застала меня врасплох. Как такое возможно! Я же просил…
– Я знаю, что ты просил.
– И вновь остался не услышанным! – Юноша зашагал по комнате. – Прошлый турнир был неделю назад. Я убил четверых. Разве было мало крови? Или этого уже недостаточно?
– Ты прав, – спокойно и размеренно говорила она, не отводя от него взгляда, – но цифра не так важна. Важнее то, что ты чувствуешь, убивая.
– Вы знаете, что я чувствую!
Воцарилась тишина. Казалось, Верена хотела что-то сказать ему в ответ, но вместо этого с губ ее сорвался только разочарованный вздох.
– Почему ты такой… – прошептала она, устав от очередного разговора. – Зачем тебе было дано так много упрямства, но так мало желания быть лучше других? Это твоя слабость, Даниэль, когда-нибудь тебе придется от нее избавиться.
Верена никогда ничего не говорила просто так.
Они поразительно смотрелись вместе. Его мужественные скулы и молодость вторили ее свежести и красоте. Ее накопленная веками рассудительность вторила его безрассудству. Во всем естестве ее – власть. Черты лица, манера говорить и спорить кричали всем об их родстве, хотя родственниками по крови они никогда не были.
В день их первой, роковой, встречи мальчик уже успел потерять почти все. Именно в этот день он впервые увидел черных всадников, въехавших в деревню со стороны Шварцвальда через главные ворота на внушающих ужас огромных лошадях, закованных в броню. Все было так, как мать и рассказывала в своих историях, только гораздо страшнее, и если бы к тому моменту они с отцом были еще живы, то обязательно прошептала бы своему сыну: «Я же говорила, что они существуют». Но она умерла от беспощадной болезни, как умерли почти все жители деревни… Изумление и ужас охватили горстку выживших. Разве воинственного вида всадники могли убедить обессиленных, но все еще защищающихся селян в своих благих намерениях? Только годы спустя Даниэль узнал, что тогда Верена сделала первую и единственную попытку контакта с людьми. Первый и единственный раз предложила помощь вопреки правилам. Но разве поверит толпа в минуты крайнего отчаяния в благородность чьих-либо помыслов? Поняв, что медлить нельзя и что помощи их не ждут, всадница во главе отряда приказала развернуть коней, однако в последний момент что-то заставило ее обернуться. Недалеко от ворот частокола, которым была окружена деревня, рядом с разрушенным жилищем, которое уже невозможно было назвать домом, сидела крохотная трехлетняя сирота, брошенная и исхудавшая от болезней. Сердце любой матери дрогнуло бы в этот момент, но только женщина, никогда не бывшая матерью, могла понять, как этому крохотному существу не хватало жизненных сил. Всадница жестом поманила к себе одного из сопровождающих и отдала краткие распоряжения. Ребенок даже не подумал сопротивляться и в мгновение ока оказался в седле подле всадника, и уже только мгновение отделяло похитительницу от открытых ворот, как вдруг лошадь ее поднялась на дыбы, вскинув гриву и обнажив зубы. Наспех утихомирив разбушевавшееся животное, Верена не поверила своим глазам: между взбешенными лошадьми бегал мальчик, совершенно не боясь попасть под копыта, и пытался уцепиться за узду лошади.
– Только прикажите, Ваше Величество… – потеряв терпение, крикнул всадник, обнажая меч над головой мальчика.
Но крик мальчика, донесшийся до ее слуха среди общей сумятицы, поразил ее: он просил взять его с собой! Вместо слов королева подъехала к храбрецу и сама протянула ему руку.
Уже позже, в замке, когда Верена лично присутствовала при приготовлениях детей ко сну, когда сидела рядом с изголовьем кровати Даниэля, когда говорила с ним, удивляясь его редкому имени и его рассудительности для такого юного возраста, она поняла, что девочке он совсем не брат. Но на ее вопрос, зачем же он тогда бросился ее защищать, он ответил: «Одна в вашем мире эта девочка не выживет». Этот день навсегда врезался в память Верены как день, когда она обрела сына.