Валя (Преображение России - 1)
Шрифт:
Теперь все кругом стало однотонным, сероватым, и Алексей Иваныч в своей крылатке показался Павлику плотнее, резче и... как-то ближе, чем прежде. И с тоном превосходства в голосе, который невольно является у тех, кто выслушивает жалобы, Павлик сказал:
– Вам нужно все это забыть, а то... а то это, знаете ли, вредно...
– Забыть?.. Как забыть?..
– Просто не думать об этом... Взять и не думать.
– И... о чем же думать?.. Вы - мудрый человек, но этого не скажете. И забыть тут ничего нельзя... Перед смертью она написала мне небольшое письмо карандашом (она ведь лежала)... написала, чтобы я не заботился о ней и о ребенке, что она обойдется и без моих забот, - и это в то время, когда Илья ее ведь не принял, - вы понимаете?
– когда ей совершенно не на что было жить... когда она приехала к сестре, честной труженице, конторщице, очень бедной... За что же такая ненависть ко мне? Вдруг - ненависть, и все время так... и теперь... Вы вот говорите: забудь, - я понимаю
– Это вам померещилось.
– Галлюцинация, вы думаете?.. Однако же свечка потухла. И это не первое ведь и не последнее... Подобных вещей уж было достаточно много. Я вам расскажу, если хотите... Нет, эта женщина огромной жизненной силы и... злости. Она мне не доказала чего-то... мы с ней не доспорили до конца. Вот это!.. И ведь я же ей простил, но она этого не хочет, чтобы простил я! Вы понимаете?
– больше всего именно этого она и не хочет!
Очень убежденно это было сказано, так что Павлик даже улыбнулся невольно и с улыбкой в голосе сказал:
– Почем же вы знаете?
Было тихо и тепло, и сквозь облака высоко стоящая луна начала просвечивать желтым; ночь же обещала быть совсем светлой. Темные ночи удручали Павлика, светлые же, наоборот, окрыляли иногда даже больше, чем дни, и улыбнулся он тому, что архитектор, представлявшийся раньше таким завидно веселым, беспечным, посвистывающим, как чиж, кажется, просто болен, бедный.
Однако улыбнулся он не насмешливо: то, что Алексей Иваныч рассказывал это ему доверчиво и, видимо, ища у него объяснения, польстило Павлику. "Я ему и объясню", - думал Павлик весело... У него уж мелькало что-то.
– Почем я знаю?..
– подхватил Алексей Иваныч.
– Еще бы! Она была гордая женщина... И не то, что я ее сделал гордой, - нет, она сама в себе была гордая: она была высокого роста... Величавость у нее была природная, - она хорошей семьи, только обедневшей... И до чего же была она уверена в том, что делает именно то, что нужно!.. И ведь она не солгала мне, - вот что тут главное!.. Я чем больше вдумываюсь, тем это мне яснее... Она не сказала мне правды, - но-о... Это потому, что у нее уж своя правда была: с моей точки зрения - "было", с ее - "не было". Все равно, как художники один и тот же пейзаж пишут: сто человек посади рядом - у всех по-разному выйдет... И все по-своему правы... Видите ли... Мы с Митей тогда говели, - ему уже шесть лет было, - ходили в церковь (я очень люблю церковное пение и все службы люблю)... Помню, - говорю ему: "Митя, не озирайся по сторонам, молись, Митя".
– "О чем же, - шепчет, - молиться?" - "Ну, чтобы ты был здоров"... (Что же отцу и важно прежде всего? Конечно, чтобы ребенок был здоров.) - "Да я, говорит, и так здоров, и ты, папа, здоров, и мама здорова... А карандаш мне папа купит, если я потеряю..." Вот и все... Очень хорошо рисовал для своих лет... Положительно, из него бы художник вышел... А когда батюшка его спрашивает на исповеди: "Не говорил ли когда-нибудь неправды?" - Он: "Ну, конечно, первого апреля говорил..." Рассказывает мне потом - удивлен! Ему, конечно, казалось, что первого апреля нужно, непременно нужно говорить неправду, я и объяснил ему это, когда мы подходили к дому, то есть, что это - шутка, от скуки, а отнюдь не-е... не... не непременно нужно... Вдруг с крыльца нашего упитанный такой студент, брюнет, не бедный, видимо, последнего, видимо, курса, - посмотрел на меня, на Митю и пошел, не навстречу нам, а в ту же сторону и воротник поднял... Хотя-я... ветер, кажется, впрочем, был. А на крыльце - две выходных двери, и вот... Почему-то меня... так меня и ударило в сердце. Говорю Мите: "Что же это за студент такой у нас был?.." Вхожу - а отворяла сама Валя. "Что это за студент у нас был?" - "Какой?.. Когда?.." Смотрю ведь ей прямо в лицо, - и, верите ли? ни в одной точке не изменилась, не покраснела ничуть, замешательства ни ма-лей-шего! Вид безразличный!.. Я объясняю, какой именно. "Ну, значит, это у соседей был..." (страховой инспектор у нас был сосед...) И пошла на кухню... И я ей поверил, а она - солгала! Это она в первый раз солгала тогда об этом... (с моей точки зрения, разумеется...) Как потом выяснилось, - это и был именно он, - Илья! Да... Тогда очень хороший весенний день был, солнечный... Ветерок небольшой, воротника совсем не нужно было поднимать...
– Ну, хорошо, - перебил Павлик нетерпеливо.
– Ну, хорошо... потом все покатилось, - страшней и страшней... В театре я их неожиданно для них встретил: приехал из служебной поездки раньше, чем думал... Наряжена, и с ним, с Ильей... А он уж в то время окончил, - не в студенческом, а во фраке, - завит, напомажен... сто брелоков на цепочке... Тут уж, конечно, все покатилось... Ну, хорошо... Почему же она не позволила мне отдать ее кольцо?
– Какое?.. Когда?..
– А вот не так давно, перед тем, как сюда приехать. Я бы иначе и не поехал к Илье... а я ведь не сюда, я к Илье приехал... Зачем бы мне и ехать, если бы не это? Я кольцо ее, венчальное, подарил одной бедной женщине-чулочнице, - просто, говорю: "На-те, матушка, носите... Это я на дороге нашел, а мне не нужно"... С глаз долой - из сердца вон... И что же вы думаете?.. Приходит эта женщина на другой день, - лица на ней нет: "Возьмите назад свое кольцо: не иначе - оно наговоренное!.." Я - "Что-что?.. Как-как?" - ничего и не добился, никаких объяснений... Но-о... значит, она ее напугала здорово!.. Так и лежит сейчас кольцо у меня в футляре...
Сказал Павлик, смеясь:
– Ну, охота вам!.. Чепуха какая-то!..
– Не знаю... Вообще не знаю уж теперь, что на свете чепуха, что не чепуха... Потерял разницу... Часто они мне снятся: Митя ко мне подходит, она нет... Она только издали... Митя, - об нем и говорить нечего, - он - вылитый я, но она-то... все слова были мои, все мысли были мои... Теперь она только издали, и то редко... Она - редко...
В это время загудел пароход, подходивший с востока. Густо и бархатно дошел сюда по воде широкотрубный гудок, точно огромной величины жук пролетел над берегом...
– Вот на этом самом и поеду к Илье... в свое время... я дождусь удобного момента... Приеду - и пусть-ка ответит... Пусть! Пусть ответит... Без ответа я этого не оставлю...
Павлик нетерпеливо кашлянул, и Алексей Иваныч тут же спросил участливо:
– Вам не вредно на свежем воздухе?.. Вас не знобит по ночам?
– Нет, не знобит... Я хотел бы узнать...
– Еще минутку... Одну минутку... Были сцены... тяжелые очень, но я простил, - ведь я дал слово, что не буду вспоминать (вон какое слово: из памяти выбросить, - нечто неисполнимое, но все-таки дал это слово). Простил. Однако она на Илью понадеялась, жила одна, Мити я ей не отдал, тем более что Митя ко мне был более привязан. Разумеется, они виделись. Вообще я ничем ее не стеснял, я все хотел наладить снова, склеить как-нибудь - ничего не вышло, не мог склеить... И какой-то взгляд у нее появился новый издалека... Этого взгляда издалека я никак не мог понять... Встречу такой взгляд, и все опадет у меня... Стена. Я с тех пор людей с очень далеким взглядом боюсь!.. Верно, верно, - боюсь!.. Что вы хотите узнать? Я вас перебил, извините.
– Вы говорите: "Моя жена покойная, с которой мы жили счастливо, мне изменила"... Это после десяти лет? Вам?
– Да... что вы хотите сказать?.. Вам не холодно?
– Нет... Я хочу сказать: кому "вам"? То есть, яснее какому именно "вам"? Какого периода?.. Ведь десять лет много, - вы сами это говорили...
– Я не понял, простите...
– Для того, чтобы изменить, - отчетливо, выбирая слова, как около классной доски, продолжал Павлик, - нужно, чтобы было ясно - кому или чему? Например, отечеству... Ясно? Отечество - это отечество: Россия - так Россия, Франция - так Франция... А "вы" - это, собственно, что такое?
– Я?.. Я - я... а что такое "я", - это, конечно, неизвестно... У меня были чудные волосы... Валя так любила их всячески ерошить... "Если бы, говорит, - у меня такие..." Женщины ведь всегда мужским волосам завидуют... Ну, хорошо... Вот теперь их нет, а я думал, что они всю жизнь со мною будут, что они - часть меня неотъемлемая... но вот их уж нет... то есть, - прежних нет...
– То-то и есть, что нет!
– Но я - я... Так оно и осталось... У вас были исправные ноги, а теперь костыли, но вы - все-таки вы... Извините!
Алексей Иваныч сделал рукой хватающий жест, как бы стараясь удержать то, что сказалось, но Павлик был уже уязвлен.
– Нет, я другой, неправда!
– буркнул он.
– И вы другой. В вас-то уж, наверное, ни одной старой клетки не осталось, и вы - не вы, а другой кто-то.
– Значит, я - только по привычке я?.. Может, я и сказать не смею, что Валя мне изменила?.. Если точного понятия "я" не существует, как же могла она мне изменить?.. Изменить тому, чего в сущности нет?