Валя-Валентина: побег в никуда
Шрифт:
А до того района, куда он направлялся, это почти тридцать минут трястись ему, через весь старый город. Поэтому, у него есть время, поглазеть по пути. Лобовое стекло «Газель» чист, обзор великолепен. Просторно в кабине. Никто тебя не теснит. Сиди себе и сиди. Так думал он. Но ведь чувствам своим не обманешь. Проезжая остановки, он автоматически высматривался в лица людей, стоящих скопом на остановке. Он все же надеялся, среди них увидеть свою семью.
Но с каждой вынужденной остановкой маршрутки, на остановках, все меньше и меньше стал он глядеть по сторонам. Попросту, потерял надежду, что отыщет их там, среди мрачно стоящей толпы, в ожидании своего транспорта. А у предполагаемой
Теперь ей, хочешь, не хочешь, надо работать, чтобы прокормить себя и девочек. А как у нее это получиться, до сих была она без понятия. Кроме логопедии, она в жизни ничего не умела. Хотя, казалось бы, у нее преимущества, родилась в сельской местности, сноровка какая – та у нее была, чтобы не затеряться в этой жизни.
Тогда ей одной, конечно, было чуть по легче. Полу голоде, беготней по съемным углам, выхолостило ее теперь-то, оставшись одна с двумя девочками. Теперь – то, что ей было делать?.. Кому первой слезу пустить, как выжить.
***
Смех, смехом, но он, почти два часа носился по рынку, разыскивая свою жену. Даже снятый, из компьютера фото, подсовывал женщинам, к их лицам, торгующих своим товаром. Все, кому не обращался он, все с ленцой равнодушно пожимали плечи: «Не знаю. Не видели».
Было странно это со стороны наблюдать. Вначале он, молча, фото своей жены только показывал, обращаясь к женщинам продавцам, а когда более любопытные стали выкрикивать на него: «Зачем это вам, мужик?!» Тогда он, сглатывая слюнку, юлил, что он из органа милиции, ищет потерявшую семью, которая ушла из дома и не вернулась до сегодняшнего дня.
Если бы не его вид теперешний, с потухшими глазами, и синяками под глазами, поверить еще его можно было, что он правду говорит, что он из органа милиции, но вид его, женщинам – продавцам, все же, не очень внушал. Одна даже, не сдержанно захихикала дурно, брызнула на него слюнями. «Мужик!.. Скажи лучше. Баба ушла, бросила тебя? Так?»
А ведь она была права.
Он не стал с нею пререкаться, пугливо бросился от рынка, и совершил очередную промашку.
Выскочил по дороге откуда-то человек.
Ну, зачем он его остановил, и зачем у него спросил, как ему дойти до этой школы. Шел же по ориентиру, по тротуару. И магазин рядом уже был. Рукой до него было подать. Всего, каких – то тридцать, сорок шагов до него оставался.
Выходит, он сам обострил обстановку. Не столкнулся со своей семьей; то есть, где его жена сидела, оплеванной плевками, посреди узкого тротуара, в плаче роняла слезы, а ее девочки, сгрудившись вокруг нее, тоже выли, пугая прохожих.
А он, в это время, шел по дворам, рядом почти со своей семьей, не зная, что они там ревом ревут, ожидая помощь со стороны, так как у нее почти иссякли от нервов силы подняться на ноги. Да и сердце его больное, не почувствовал эту трагедию, происходящей там на пятачке тротуара. Он весь был поглощен сейчас, дошагать до этой школы, отыскать кабинет директора и задать, не обращалась ли из этого фото к ней женщина, по поводу устройства ее девочки в школу на следующий год.
Ведь его девочка в сентябре, должна была пойти в школу, в первый класс. А то, что возле этой школы, она и станет себе съемную комнату искать, это с ее стороны было логично. Поэтому ему лучше в школе у директора порасспросить, обращалась ли она к ним, чем нудно и бестолково бегать по подъездам, расспрашивая у сидящих у подъездов старух.
В школе в это время была перемена, когда он поднялся по школьной парадной лестнице и оказался в просторном фойе. У охранника, сидящего у окна за столом, показав ему паспорт и спросив, как ему попасть к директору, поднялся на второй этаж. Там смешавшись со школьниками, бегающие вниз по лестнице и верх, отыскал кабинет директора и постучал, чтобы получить разрешение, войти.
Разволновался он, конечно, оказавшись наедине с миловидной женщиной, в годах, примерно, сорока, сорока пяти лет, весьма приятной пышной внешностью, с умными и внимательными ее глазами. А он, в глазах у этой женщины, кем он ей представлялся? Стыдно ему. Нормальный человек так бы не вел себя: издерганные губы, трясся, как ненормальный. Он, что, и правда, по профессии журналист?.. Поверит это, было трудно. Вот что делает семейный раздор, с человеком. Искажает лицо и профессию на ходу.
Женщина, при таком виде его, даже пристала со стула, вопросительно уставилась вошедшего, ожидая его вопроса, зачем он здесь.
Как трудно, Господи произносить сейчас ему свой вопрос перед этой, видимо, доброй женщиной, но ведь надо торопиться, зачем он здесь. Вздрагивая и трясясь почему-то всем телом, он пугливо подошел к ней поближе к ее столу. Руки у него тряслись. Ох! Ужас! Протянул этой женщине, стоящей выжидающей позой, свое прихваченное из дома фото компьютерное своей семьи, спросил тихим плаксивым голосом, не обращалась ли эта женщина к ней с просьбой, об устройстве девочки в ее школу, первый класс.
Женщина обратила сразу, посетитель сильно волнуется, поэтому она попросила, сначала его присесть напротив нее на стул, успокоится, и спокойно объяснить, что привело его сюда.
– Дело в том, – начал он издалека, густо при этом покраснев. – Не буду я от вас скрывать. Мне стыдно. У меня беда. Выслушайте только. Ушла жена из дома, с двумя девочками моими. Где они, я не знаю. А девочка моя старшая, школьного возраста. По моим предположениям, знакомые моей жены, мне говорили, что она будто бы рядом со школой хочет снять съемную комнату для проживания. Не обращалась ли она к вам с такой просьбой? Вот, мой паспорт. Там данные о моей жене и моих девочек. А фото это компьютерное. Других нет. Она все забрала уходя из дома.
Теперь, кажется, все, что он хотел сказать, выложил этой директрисе. У него даже в глазах потемнело от этого напряжения, пока выкладывал этой миловидной женщине, которая, выслушав его, сочувственно покачала своей хорошо уложенной волосами головой, задала встречный вопрос.
– Почему она ушла?
– Знал бы, ответил.
– Хорошо. Я сейчас в журнале просмотрю, записана ли там такая. Вы только не волнуйтесь. Вижу, вам не терпится.
То, что не терпится, это и на лице у него было написано. Жалко, нет зеркальца рядом. Отдал бы все, только увидеть сейчас себя. Слава бога, хоть она от него на минутку отвлеклась, выискивая в раскрытой в журнале записи фамилию его дочери.