Валя-Валентина: побег в никуда
Шрифт:
А жене тогда, получается, не до него было, и правда. Она, видимо, от этой встречи, совсем, получается, голову потеряла. Потому, не догадалась сказать ему, кто она для нее.
А причина незнакомства с нею, ему теперь понятно. Его тогда, и правда, вспугнул ее странно выкрашенные глаза. Но ведь она, честное слово, не на сценичной площадке находилась тогда, когда он ее увидел пробирающей вдоль дома к его подъезду. Видел же, как она с оглядкой, пробирается вдоль его дома, от подъезда к подъезду. Она, видимо, и правда, у его жены дома впервые, и потому растеряна была, не знала в какой ей подъезд позвонить. А тут он, для её радости, получается, собственной своей персоной торчит. Потому, сразу же засияла, заулыбалась.
Значит, она, получается, неспроста пришла к его жене в этот час.
К черту! Пусть даже она не с его города. Теперь не так и важно ему.
Но все же, откуда она его, и правда, знает? Получалось, будто, как ткнула пальцем – вот он, зачем она здесь.
. Даже облегченно выдохнула:
«Уф».
Теперь, что же ему делать?
«Нет, хватит, достаточно с меня», – говорит он себе, прерывая свое воспоминание, встав у дороги перед вещевым рынком, чтобы пропустить проезжающих по дороге машин и перейти на другую сторону, к остановке.
***
А
«Я ночка. Как я рада от этой нашей встречи. Ты будто, как с луны свалилась на мою голову. Господи! Ты не знаешь. Как мне хорошо сейчас. Будто наша студенческая жизнь, вернулась вновь ко мне. Как я скучала по той поре – Яна».
– Представляешь, сердце у меня тоже прыгала, когда я с тобою увиделась. Я ведь вчера только приехала из Москвы. А до Москвы, я еще целых полгода, сопелки вытирала, одной гордой, парализованной неаполитанке, горбясь за этих евро, которых я привезла на родину. Если честно, Валюша, мне все обрыло там. Слышать ежедневно о себе: «Руссо, Иванов, несчастных…» Нас они из-за людей не считают. Будто бы, все еще живем, в загоне со скотами. А когда я ей, паралитичке, изложила, что мы в космос летаем, и живем не хуже этих итальяшек. Ты бы видела, в это время ее лицо. Чуть не задохнулась от возмущения. В кузькину мать тут еще к себе приплюсовала, как когда – то, наш дорогой Никита Сергеевич Хрущев. Плюнула, покатилась обратно на родину. А в Москве. Представляешь, эти у нас, «кастрированные …» Ну, из ново русских. Кто нацию обокрал. Ошалевших, от шальных денег, награбленных от «бесплатных» приватизаций. Мода что ли дурная у них пошла повсеместно. Не хотят они, ничего из нашего, русского. Дай им только этих учителей: англичан, итальяшек, прочих, прочих этих. Мне – то что. Пусть. Платят. Пусть живут, как они хотят. И пусть ждут свою Ворфаламейскую ночь – наступит Валька, и скоро, я знаю. Наступит от такой нашей убогой жизни, если они там в Кремле не одумаются. Ответь? Я до сих пор не понимаю, почему этого не видит наш, казалось бы, народом на выборах избранный президент? Он что заснул? Так уже нельзя больше жить, Валентина. Надоело мне эту нашу нищету видеть. Сколько можно, сколько лет, Валентина, живем уже в этой новой стране, а зачем так живем – не знаем. Мои предки даже удивились, когда я им показала свои заработанные евро. Немного, но, мое это, кровное. Не ворованное. Ладно, хватит об этом нашем, пустом болтать. Как ты сама? И кто он у тебя теперь? Я ведь о тебе после нашего студенчество, ничего не знаю.
Валентина сначала всплакнула. Это так у нее неожиданно получилось, будто, на самом деле, дела у нее не очень прозрачно, в ее семейной жизни.
– Что, что, – всхлипнула она еще раз, обнимая подругу.
***
Они уже, почти подошли к дому родителей Яны. На скамейке, у ее подъезда было шумно. Там, у нее, в подъездной скамейке, сидели в походной экипировке (ожидали ее, что ли), двое молодых людей, а рядом большие утрамбованные рюкзаки. Как только они их увидели по дороге, подняли эти двое руки приветственно, а один даже привстал со своего места с нетерпеньем, издали еще, сделал Яне замечание.
– Что, прогуливаетесь? Ехать уже пора. Виталик уже два раза звонил, когда ему подъехать. – Это, видимо, он о шофере говорил, который обещал их подбросить до озера, где они предполагали остаться на ночь вместе с Яной, теперь, выходит, присоединится к ним и Валентина.
Но почему Яна, до поры времени, хотела этого скрыть от Валентины? Неужели она не понимала? Валентина замужем. Да еще у нее, кроме мужа, есть еще и маленькая дочурка. Но Яна, она бы Яной не была. Валентина же помнила, еще в студенчестве Яна была, бой девушка, отличающая противоположным мнением от своих соплеменников. Жила тогда Валентина, в съемной квартире, а Яна, ну, конечно же, она была городская, и у нее все было, о чем могла мечтать молодая девушка в этой жизни. Папа, мама, у нее были шишки в городской администрации. А она тогда, никакого представления не имела, как живет в стране, российское и провинциальное начальство. То, что теперь Яна делала сейчас, не входила планам ее родителей. Те ведь, до этого ей, сколько внушали: что ей не следует этого делать, чтобы папа потом, не краснел, перед своими вышестоящими коллегами – они ведь в глазах своих избирателей должны быть, по сути, кристально честными людьми. А тут она, их родная… кровиночка, совершает грубейшую ошибку. Вводит в их «запретный» дом, из «народа» человека. Они ведь, если уж совсем честно, уже отвыкли от этого народа, после выбора, от имени которого, они совершают ежедневные «подвиги», «за их подлинное счастье». А тут, здрасте! Дочь их родная, приводит в их «крепость», куда посторонним, ни –, ни, нельзя, нив коем случае. Но, что поделаешь, раз они такую «продвинутую» дочь воспитали. Теперь им: хочешь, не хочешь, приходится плясать под дудочку дочери, краковяку. Сами виноваты, получается, взрастили такую независимую дочь. Другие бы родители, за такое воспитание дочери, радовались бы, прыгали от счастья, а они, только и делали: хватались руками за сердце, да, прикладывали на лоб, влажную тряпку. Проще всего было бы, плюнуть на эту провинциальную, региональную политику, который вел их, назначенный президентом предводитель. Зажмурить бы глаза, рысью галопом, бежать подальше, забросить эту мышиную возню, денег на будущую жизнь накоплено. Так нет, предводитель ни на минуту не давал им покоя. Ежедневно внушал их, что провинцию надо всегда в «тонусе», перед центром, ответ готовую держать. А для этого, на территории провинции, в условленном квадрате, приказывал строить какие-то важные объекты, нужные для «элиты» и прочей всякой челяди, дабы в дальнейшем завлечь их, призывами к сплочению. Объектами спортивными, предводитель – глава, вроде бы, насытил всех. Понастроил в каждом районе города. Что еще надобно бы? Почесать бы голову, выуживая там, под слоями шкуры, своего лысого черепа, новые возможные, на будущем мыслишки. А строить? Ах! Как много еще хочется. Черт с ним, с этим березовым парком, что недалеко от речки, необдуманно торопливо выкорчевали. Но он сказал: «Выкорчевать срочно! Денег центр уже выделил. Успеть надо, пока гарант к нам благосклонен». А там, если и планы сорвутся, бульдозеров в провинции, предостаточно. Так закатают это место асфальтом, что горожане, проезжая это место, и не смогут вспомнить, что было до этого на этом месте. Как и когда – то, искусственное море в том самом месте, когда – то хотели, недалеко от закатанного бульдозерами, березового парка. Сколько, О… Господи! Услышь только. Денег вбухнули в землю, «или все же обокрали», когда строили это искусственное море. Вагонами деньги центра зарыли в это, предполагаемое море. Но, а теперь, где это море? Где? Плиты, береговые, разворованы. Песок береговой, позже тоже растаскали на нужды города. На этом месте теперь, вроде, начали стадион строить. Бульдозеры разровняли эту землю. Береговую полосу завезли долбежные молоты, для сваи домов. Но провинциальные чиновники, видимо, снова не до конца в слоях шкуры, своего лысого черепа, выскребли мыслишки. Теперь говорят, да и слухи гудят в умах горожан, что с выбором стадиона, начальство чуточку ошибся, хотят его перенести ближе к реке. Но ведь, деньги, сколько уже взбухали?
«Ладненько, – говорили они потом, – ошибки бывают всякие. Будем думать. Возможности громадные у нас. Случае чего, центр поможет».
«Но почему у нас в провинции, производительность низка? Надо срочно выравнивать с центром. Продать заводы. Немедленно! Заставить этот челядь, проживающий на этой территории, работать по «Стахановский». Шестьдесят часов в неделю, с одним выходным. КЗоТ выправим. Люди, спасибо нам скажут»
И пошла эта кота – Васи, по провинции лавинами. Заводы, объекты, отданы «дядям – кастратам». Начальство не понимал, объекты проданные, «дядям» пришлым, после них, почему – то не обновлялись. Что тогда будет провинцией, с ее населением. Также, как и с Россией, проданные или арендованные иностранцами земли, с богатыми полезными ископаемыми. Яна, когда видела с экрана телевизора рекламу: «Газпром – это национальное достояние», начинала хохотать, что ее мама терялась, призывала мужа к помощи, чтобы родную дочь урезонить.
– Вот, с такими рекламами, скоро мы прикрыть срам не сможем. Папа, – обращалась она к нему, – ты же там чуть поближе… Намекнул бы нашему губернатору, корректировать чуть нашу конституцию». Там ведь четко прописано: «Земля и другие природные ресурсы используются в Российской Федерации как основа жизни и деятельности народов». Народов, папа, проживающих на соответствующей территории».
–Ты, дочь, – мягко перебивал ее тогда отец, – ты плохо, видимо, изучила нашу конституцию. Там продолжение еще есть, в дополнительной статье: «Земля и другие природные ресурсы могут находиться в частной, государственной, муниципальной и иных формах собственности». Ты это понимаешь, дочь? – Вскоре стальные нотки посыпаться, и папа тогда совсем тогда разойдется, а мама, как всегда, усядется где – то в сторонке, а лучше всего на кухне, начнет лить в стакан свои капли из пузырька.
Почему и она, после окончания этого кулька, да и института, перебралась в Москву, а затем и вовсе укатила к этой неаполитанке, к этой тетке, которая по переписке с нею обещала, что ее она не обидит. Но как же Яна тогда опростоволосилась, обещанием этой парализованной тетки. Когда она впервые у нее в доме объявилась, Яна была восторге за себя, что она, наконец, вырвалась за границу, почувствовала себя раскрепощенной, и она думала, что эта ее работа за границей, будет такой легкой, как прогулка. Но с первой минутой она, в глазах этой тетки, увидела не то, что восторг, а какое-то болезненное любопытство – это как в зоопарке, посетители глядят на диковинную мартышку, розовый зад. Также и эта неаполитанка, глядела на нее настороженно, с любопытством. В глазах ее, тетка все хотела увидеть, наконец, эту загадочную душу, этой русской. Ведь за границей, народ, живущий там, не понимает, откуда приехала Яна. Есть там и другие национальности, живущие среди русских. Но там, по их понятием, раз человек приехал из России, то, получается, там живут только «Руссо Иваны». Поэтому, она Яну звала, подзывая ее к себе: «Руссо, Руссо». Этого Яна могла еще вытерпеть, но вот, когда она принимала душ, или переодевалась, эта болезненная старушка, доходила до того, что без зазрения совести, заглядывала даже под нижнее белье, проверяя, чиста ли надеванное Яной платье. Тогда, Яна кричала на нее, объясняя: «Не мы ведь с годами не мылись?! Помои сливали из окон. Что историю свою забыли? А у нас, даже тупые крестьяне в деревнях, моются в каждую неделю в бане, с березовыми вениками. Показала бы я тебе, умрешь ведь от нашей русской бани. Вскоре, Яна так насытилась с этой заграничной жизнью. Да и спасибо неаполитанке, освободила она ее от ежедневного унижения: утку под нее совать, выслушивать от нее всякую ерунду, о русской загадочной душе, сильно заболела, родные ее увезли на лечение в больницу. А Яна, оставшись без дела, без этой неаполитанке, заторопилась Москву. Языковым барьером, она сильно преуспела и поняла. В Москве она без работы не останется. Так и получилось. Нанялась в ново русской семье, учительницей их чада. А эти свои,» русские», с ума, видимо, стали сходить от этих шальных денег. Живя в России, зарабатывая эти шальные деньги тут, они, и правда, не любили «эту» страну, обычаи, язык, подавай только им все нерусское, заграничное. Яну страшно даже забавляло, когда она слышала их «русскую», коверкающую речь. Как говорится, тут без переводчика нельзя было не обойтись. В речах их, сплошной восторг запада. Иногда Яна, устало говорила себе, удивленно слушая их овечью речь: «И эта наша элита, выходит? Об этом мечтала веками, наша за долбанная Русь?» Но долго грустить Яна не умела. Платили ей эти ново русские прилично. В Москве с такими деньгами, можно было жить не плохо. Вот, открылось «окно», ново русские укатили на некоторое время за границу со своим чадом, а ей, что, ждать их, когда они объявятся снова в Москве? Раз уж так получилось, представилось побыть на своей исторической родине, то почему бы ей этим не воспользоваться. Обязательно воспользуется она этим «окном». Денег у нее теперь свободных, предостаточно. Зачем ей копить, дрожать за них. Жалко, вот, замуж никто ее не звал. За плохих мужиков ей не хочется терять время, а достойные, будто, все заняты. Даже переспать с кем попало, ей тоже не очень хочется. А пора ей уже завести детей. Ведь ей уже немало лет, а познать истинную любовь ей так не довелось. Может, она сама была виновата в этом? Кто с нею хотел, она его сама отшивала, как только в нем распознавала, временщика. И Кирилла своего, провинциала, пришлось ей забраковать.
«Какой он муж – говорила она. – Очкарик, да и невзрачный еще».
А девушка она была видная. Высокий рост, груди торчком торчат. Зад у нее – мужики просто падают. А какая она еще продвинуто умная была. Нет, все же она ошибочку тогда совершила, когда она поступала после этого кулька, в этот иняз. Надо было ей послушать отца, который почти кричал ей в лицо, чтобы она пошла юрфак. Кто теперь прав, никто ведь не знает. Итальянский она теперь, в совершенстве знает, русский язык – это ее почти родной язык, а мокшан скую, мама сама не захотела, чтобы она совершенстве знала. Сказала, как отрезала: