Валютчики
Шрифт:
— Всю жизнь расплачиваюсь, — завозил рукой по столу Красномырдин. — Разговор окончен.
— Что случилось? — подал я голос из-за спины клиентки.
— Ты их проверял? — повернулся приятель.
— Предупредил, что таких денег нет.
— Они еще не просохли. Прямо от печатного станка Бена Ладэна. Чеченцы подобного качества не добьются никогда.
— Ничего себе, — ахнул я. — Сказала, что знает Сникерса с Папеном. Это я бы вперся!
— Я обрисовала тех валютчиков, которым сдавала доллары, — жестко бросила женщина. — Это вы назвали их по кличкам. Во вторых, долларами
— Подсуньте товарищам обратно. Зачем на базар тащить. Дурачков ищете? — Пробурчал Красномырдин. — Это писатель дойчмарку от гривны до сих пор отличить не в силах, а мы разбираемся.
— Вы даете гарантии, что доллары фальшивые? — спросила женщина.
— Даю гарантии, что брать не буду. Сотки подозрительные, — нагнул голову Красномырдин. — Никто из валютчиков не возьмет. Гарантирую сто процентов.
Переступив каблуками скрипучих сапожек, дама положила пачку баксов в кармашек сумочки, вынула перчатки. Натянула кожу на руки, подняла подбородок:
— Спасибо за консультацию, — сказала она сквозь зубы, кольнув зрачками Красномырдина. — Я проверю. До свидания.
— Всего хорошего, — отозвался приятель.
Я выпустил женщину наружу. В воздухе кружился невесомый снежок. На провонявшей территории вдруг запахло свежестью, ароматом дорогих духов. Почувствовал возникшее не из чего сожаление к уходящей красивой даме. Им труднее всего, они рвутся к вершине, на которой все уместиться не могут. Если кинули ее, сочувствия выражать не стоит. Она понимает, чего хочет добиться. Если афера принадлежит ей, грош такой женщине цена. До вершины она не дойдет. Я испытывал к ней смешанную с грустью симпатию.
— Чего застрял в дверях? — окликнул Красномырдин. — Давай или туда, или сюда.
— Жалко бабу, — причмокнул я. — Не похоже, чтобы идея кинуть принадлежала ей.
— Подобные ей преданно работают на хозяев, — отрезал приятель. — От кавказских и азиатских мастеров фальшака зависит ее беззаботная жизнь. Сотки высочайшего качества. Научились бы внедрять нормальные волоски, претензий не было бы. В любой сбербанк, на какую угодно машинку. Водяной знак с мордой президента как живой, к бумаге претензий нет. Или наловчились варить, или поставки идут прямо из подвалов американских фабрик Гознака.
— Как же крутиться! — Опешил я. — И что с волосками? Объяснишь, чтобы не бегать постоянно?
— Как сказал бы Свинья, у тебя другая ориентация — отмахнулся было Красномырдин. Но снизошел, — Они короче, вроде обрубленные. Больше красного цвета, толще. Чеченский хворост за километр виден, а эти различишь только с привлечением интуиции. Пикинез на фальшак не попадется.
— Он родился барыгой, — я зябко пожал плечами. — Что посоветуешь почти чайнику?
— Уходить с рынка, — сказал валютчик. Посочувствовал. — Брать у тех, кто не вызывает сомнений, принес обменять одну, две, максимум, три сотки. Если влетишь, то не на всю наличку. Кстати, с какого хрена приволок бабу ко мне?
— Предложил ей прокрутить штуку. Мол, сдам, она подождет. Но она решила перекинуть все.
— Ее жадность тебя спасла, — Красномырдин забрал
— Почему поступила по другому?
— Она выбрала вечер, когда перед глазами все расплывается, а на рынке тасуется пара подобных дурачков. Наверное, в других городах проходило. В Ростове нарвалась совсем на писателя, который не ведая подвел.
Перед Новым годом я все равно влетел на фальшивую сотку. Наверное, потусторонний доводил дело до конца. Я не мог понять, почему клюнул на купюру, невооруженным глазом видную, что «деревянная». Дня два тискал в кармане. И денег жалко, и обидно, что кинули меня, откладывающего копейку на издание книги. Скрипя сердце, порвал на клочки, выбросил в урну. Не успел успокоиться, как подвалил сын с неизменной полуцыганкой, полутурчанкой с примесью еврейской крови. Проблема у обоих не менялась с тех пор, как перестали работать. В барсетке залежалась сотка старого образца, на которую никто не зарился. Крупные предприниматели, каковым по фигу, перед праздниками не появлялись. Предлагать сотку своим долгое время не позволяла жаба. Отдав купюру сыну, попросил обменять у молодого армяна. Хоть какая работа. Подумал, что сделать это надо было давно самому. Сколько раз успел бы прокрутить.
Сына с девочкой я не дождался. Они появились ближе к весне. Когда спросил, где сотня долларов, которую дал для обмена перед Новым годом, в один голос заявили, что бумажка оказалась фальшивой, они еле убежали от милиции.
— Почему никто из валютчиков мне ничего не сказал?
— Мы не знаем.
— Что хотите сейчас? — сдерживая эмоции, спросил я у них.
— Деньги, батя, — оживился сын. Пассия за спиной согласно закивала головкой с волнистыми волосами. — Моя только из больницы, выкидыш. Заработанных денег на лекарства не достаточно.
— Чем ты занимаешься?
— Там… Устанавливаем с отцом газетные ларьки.
Это была первая профессия, с которой сын давно расстался. Я вытащил из барсетки пятьдесят рублей, под кривые усмешки вложил в карман куртки. Оба выглядели опрятно, сыто. Пятьдесят рублей ребятам за то, что бегали сдавать сто долларов по моей просьбе. Надо быть справедливым, задание они выполняли.
Они подъезжали не раз, но я не давал ломаного гроша.
За день до праздника объявилась Наля. Не разговаривал с ней больше сотни лет, с тех пор, когда поделилась мечтой об открытии дела. С другими парнями видел. Повыпендривавшись на высоких каблуках итальянских сапог, Наля сбила на бок на пышных волосах меховую шапочку:
— Привет, старый друг. Скоро Новый год.
— Здравствуй, милая моя, я тибе дождалси. И ты говоришь правду.
— С кем встречаешь?
— Сам с собой.
— Кто бы поверил, — насторожилась Наля. — Действительно никого? Даже на примете?
— Одна ты, даже королеву не надо, — улыбнулся я. — Была с заскоками, не дай Бог сглазить, оставила в покое. Обрадуюсь, если вышла замуж за школьного друга. Как у тебя? Не сошлась? Говорила, ребенок не желает признавать никого, кроме отца.