Вампилов
Шрифт:
Романсы Глинки занимали ведущее место в репертуаре Вампилова. Среди них — и с испанским колоритом (“В крови горит огонь желанья…”, “Я здесь, Инезилья…”, “Ночной зефир”), но самыми-самыми были все-таки вокальные миниатюры в стиле русской романтической элегии, одухотворенной поэзией Пушкина и его современников.
Пожалуй, ни один из романсов Вампилов не исполнял с такой душевностью и вместе с тем пронзительностью скрытого, внешне сдержанного чувства, как элегию “Сомнение”. Всех, кто присутствовал при этом, завораживала магия слитых воедино поэтического слова и музыки:
Уймитесь, волнения страсти,
Засни, безнадежное сердце…
Перед “Сомнением”
А после паузы — вдруг грациозный, как бы летящий ритм прелестной пушкинской “Адели”. Романс Саня исполнял на одном дыхании:
Играй, Адель,
Не знай печали,
Харит и Лель
Тебя венчали
И колыбель твою качали…
Легкую, акварельную миниатюру сменяют печальные и тревожные такты вступления к “Элегии” М. Яковлева на слова А. Дельвига, романсу, наполненному глубоким философским содержанием:
Когда, душа, просилась ты
Погибнуть иль любить,
Когда желанья и мечты
К тебе теснились жить,
Когда еще ты не пил слез
Из чаши бытия,
Зачем тогда в венке из роз
К теням не отбыл я?..
Десятки романсов и песен исполнял Вампилов, когда был “в ударе”. Удивляло, как он мог разучить и запомнить такое количество произведений: “Я вас любил…” (А. Шереметьев), “Утро туманное…” (В. Абаза), “Не пробуждай воспоминаний…”, “Гори, гори, моя звезда…” (П. Булахов), “Выхожу один я на дорогу…” (Е. Шашина), из шаляпинского репертуара — “О, если б мог выразить в звуке…”, “Очи черные”… И все это — еще в школьные годы!»
Мы еще вернемся к запискам Игоря Петрова, но и приведенные строки позволяют согласиться с выводом автора: «Музыкальная одаренность Вампилова, чувство гармонии и, особенно в произведениях крупных форм, его предпочтения тому или иному автору в какой-то мере должны были оказать влияние и на литературное творчество. Думается, что мои заметки о “музыкальной биографии” писателя помогут хотя бы чуточку приоткрыть тайну его души, внести лепту в разгадку театра Вампилова».
* * *
Студенческие товарищи Вампилова, ежегодно выезжавшие в сентябре на уборку урожая в его родной район, убеждались и в том, что Саша хорошо знает отчие места. В каком бы селе мы ни оказались, всюду он бывал — то работал на местных полях еще школьником, то приезжал на здешнее озеро купаться и рыбачить, то колесил тут со сверстниками на велосипеде. Желание увидеть самому дальнюю речку, заповедный таежный или степной уголок, глухоманный поселок, побывать там, где Макар телят не пас, — не затихало в его душе. Стоило упомянуть при нем о богатой рыбалке в какой-нибудь малодоступной бухточке или о тишайшем зимовье, куда охотник заглядывает раз в год и где вокруг много ягод и кедровых орехов, его глаза загорались. На озере Аляты он еще мальцом учился плавать и ловил окуней. В дальнем совхозе «Иванический» и еще в полдюжине колхозов бывал со школьной концертной бригадой. В окрестности сел, связанных с райцентром разбитой проселочной дорогой, забирался, потому что там сохранялась нетронутой грибница.
А футбол, для которого он даже в тридцатилетнем возрасте не жалел времени? О своем не проходящем с детства увлечении он рассказал сам в одном из очерков:
«Стадион, теперь огороженный, с приличным полем, со скамейками для зрителей, в былые времена был горбатым пустырем с одними лишь футбольными воротами. И на этом пустыре, помню, несколько лет подряд сражались одни и те же, единственные в районе команды Кутулика и шахтерского поселка Забитуй. Все почти игроки учились в средней школе; то же и забитуйцы, которые, бывало, добирались до места встречи на попутных машинах, пешком, а то и на товарных поездах… Играли, бывало, часами, до изнеможения, до темноты. Ну, вот, например, победоносная поездка кутуликской команды в Зиму. В двух словах было так. Один зиминский парнишка, который случайно оказался в Кутулике, посмотрел, как пинают мяч кутуликские форварды, попинал вместе с ними, а потом от собственного имени предложил им встречу на зиминском поле. Предложение было принято, и назавтра кутуличане сели в поезд и отправились добывать себе спортивную славу в Зиму, за девяносто километров. Ехали они без билетов, и всю дорогу до самой Зимы команда вместо разминки бегала от контролеров по вагонам и по крышам вагонов. Тот парнишка исправно ждал их в Зиме на станции, матч состоялся, и кутуличане выиграли».
В этом рассказе нет слова «мы», но автор рассказывает именно о своей команде; в единственной кутуликской он был капитаном. А как человек наблюдательный, причастный к юмористике, Вампилов приметил на родном стадионе и персонажа, который словно бы пришел из его детства:
«Был тут и фатальный, неизбежный почти в таких обстоятельствах дядя Вася, человек в суконных зимних ботинках, немолодой, небритый, нетрезвый, но существующий для увеселения публики. На беговую дорожку между полем и скамейками он выходил, как на манеж. Раскачиваясь и спотыкаясь отчасти по естественным причинам, отчасти для того, чтобы нравиться публике, он комментировал матч, философствовал, сквернословил. Его выводили, но через некоторое время он появлялся снова. И публике он нравился, она его слушала и наблюдала за ним с удовольствием».
Летом 1949 года Саша впервые побывал на Байкале. «Священное море», которое жители его окрестностей да и всей Восточной Сибири считают своей, родной достопримечательностью, притягивало мальца. О нем постоянно говорили взрослые. «О нем сложено столько песен и сказаний, а я еще не видел его!» — сознание этого непереносимо для юного сердца. У Саши возможность увидеть прославленное море была, как он сам считал, давно: ведь он уже бывал с матушкой, и не раз, в Иркутске, у дяди Иннокентия Прокопьевича, а от этого города до байкальского берега рукой подать — каких-то 60 километров. Отправляйся хоть на поезде, хоть на пароходе, хоть на автобусе. Но… удача улыбнулась мальчишке лишь тогда, когда он приехал в город на несколько дней и когда свободным от дел оказался сын Иннокентия Прокопьевича Игорь.
Поездка тогда вышла однодневной, похожей на экскурсию. До ближнего байкальского поселка Листвянка они добрались на автобусе, погуляли по береговой улице, деревянные дома которой смотрели окнами на воду, посидели на высоком яру за рыбацкими усадьбами. Саша ожидал увидеть море с неоглядным простором и высокими шипучими волнами, а увидел округлый залив, из которого вытекала Ангара, портовый причал с тремя кранами на противоположном берегу, старый катер, перевозящий пассажиров и не успевающий даже разогнаться между двумя полосками земли. Волны были мелкими и ленивыми, ветер, как раз рождавшийся в здешних местах, казался всего лишь слабым дыханием прибрежной тайги. И только необычным был поселок, совсем не похожий на Кутулик: мужики здесь ходили в рыбацких робах, собаки были по-медвежьи мохнатые, разлапистые и медлительные, дома — крепкие и какие-то замшелые. Наверное, тогда, в Листвянке, у подростка возникло желание открыть Байкал, который жил в его воображении — могучий, беспокойный, гремящий. Такой, каким он предстает в легендах.