Вампилов
Шрифт:
Удивительные пассажи. Выходит, что и в пьесах Островского, Чехова, Горького, густо населенных «действующими лицами второго плана», авторам можно было обойтись без них? Как без «откровенных подлецов» и других нехороших героев можно было «построить конфликт»? Но как тогда нарисовать достоверно и полнокровно жизнь с ее многообразием человеческих судеб и характеров?
После того как «лишнее» от живой ткани пьесы было отсечено, автор статьи продолжал:
«Остаются двое — Колесов и Таня. Колесов согласится на сделку, получит диплом, потом раскается, признается Тане, швырнет диплом в лицо Репникову и будет прощен. Цельный, молодой, талантливый и остроумный человек на мгновение становится расчетливым и практичным, но потом снова обретает цельность… Цельность Колесова художественно не доказана —
То, что судьбу Колесова после его решительного поступка «можно повернуть и так, и этак», Ю. Смелков доказывает фактом, который позже оказался недостоверным. «Кстати, — заметил автор статьи, — Вампилов повернул ее (концовку пьесы. — А. Р.) потом: в варианте, опубликованном в 1972 году, Колесов остается один (с дипломом в руках. — А. Р.), его не прощают. В самой пьесе изменилось не так уж много, и новый финал не делает ее лучше, но теперь автор посмотрел на Колесова глазами драматурга, написавшего уже и “Старшего сына”, и “Утиную охоту”, и “Прошлым летом в Чулимске”».
На самом деле таким доводом Вампилов не руководствовался. Произошла банальная история с публикацией пьесы. Драматург отдал ее в Восточно-Сибирское издательство за несколько лет до выхода комедии в свет, и это был ее первый вариант. А напечатать пьесу решили только в 1972 году, причем давний типографский набор сохранился. Автор попытался исправить текст, но махнул рукой. Предстояло заново набирать все произведение. Пьеса уже шла на сценах страны в новом варианте, и Александр решил, что этот книжный текст он сможет исправить когда-нибудь в новом издании. Так что утверждение рецензента, будто Вампилов посмотрел на Колесова глазами драматурга, уже написавшего все последующие пьесы, повисло в воздухе.
Конец следующей комедии драматурга — «Старший сын» — устроил критика больше, но и тут он увидел большой изъян. Финал пьесы, по мнению Ю. Стрелкова, «обоснован и подготовлен тщательно, можно сказать, скрупулезно». Ситуация с обманом Бусыгина, что он сын Сарафанова, «вот-вот превратится из комедийной в драматическую — должен же Сарафанов узнать правду. Однако Вампилов изящно и уверенно снимает драматизм. Происходит пожар — комедийный, поскольку сгорели только брюки Сильвы, приятеля Бусыгина, и признание последнего на фоне всеобщего переполоха воспринимается почти спокойно. Но, конечно же, Вампилов не мог не видеть, что достигнута эта гармония ценой подчинения жизни канонам жанра (здесь и далее выделено мной. — А. Р.)… перед нами в буквальном смысле слова хорошо сделанная пьеса».
Та же заезженная пластинка: «натяжка», уважаемый драматург, «нарочитость», «случайность»…
Кажется, глубже понята критиком пьеса «Утиная охота». О Зилове, например, читаем: «Драматург исследует своего героя трезво и объективно, но, исследуя, добирается до таких душевных глубин, где невозможна однозначная оценка, тут всё смешивается — осуждение, сострадание, боль, насмешка… Душевная пустота Зилова раскрыта до дна, резко… Этот уверенный в своей физической полноценности человек не любит свою мелкую, непорядочную, суетливую жизнь — вот что важно, вот что отличает его от холодных циников, расчетливых деляг, самодовольных мещан. И не любя, продолжает жить этой жизнью… Драматург как будто не стремится вызвать сочувствие к своему герою. И все же оно возникает — точнее, это не столько сочувствие, сколько боль за героя».
Но на этом размышление критика и кончается. Великая пьеса прочитана как бы наспех, вместе с проходными сочинениями текущей литературы. Она не вынесена на тот духовный простор, где становятся виднее классические книги, где их ищут и находят поколения людей, жаждущих обновления.
И совсем странной выглядит интерпретация критиком драмы «Прошлым летом в Чулимске». «Шаманов, — считает он, — продолжает Зилова и Колесова, хотя и не завершает эволюцию этого характера. Думаю, она должна была завершиться в какой-либо из тех пьес Вампилова, что уже не будут написаны. В “Прощании в июне” противоречия этой натуры обозначены чисто событийно, в “Утиной охоте” они исследованы глубоко и досконально, в “Чулимске” достигают наибольшей остроты; вероятно, Вампилов пришел бы к их разрешению».
«Именно здесь, в финале “Чулимска”, — продолжает автор статьи, — подход Вампилова к своей теме и своему герою становится особенно наглядным. Чтобы Шаманов преодолел свою инертность, понадобились чрезвычайные обстоятельства — нужно было, чтобы его полюбила Валентина, чтобы сам он понял, что любит ее, чтобы с ней произошла трагедия. Только тогда Шаманов решился исполнить даже не человеческий, а профессиональный (юрист все-таки) свой долг. Но не слишком ли дорогой ценой за это заплачено? Причем платит-то не Шаманов, а Валентина — существо чистейшее и искреннейшее. За душевную раздвоенность вампиловских героев расплачиваются те, кто любит их, — вот в чем смысл. Именно к этому смыслу Вампилов шел настойчиво, все более ослабляя событийные мотивировки, все более подчеркивая внутренние, душевные. В “Чулимске” зло причиняет не поступок Шаманова, но его душа, отравленная сомнением и раздвоенностью.
Однако Шаманов все же делает шаг по пути к новой цельности души и личности. Пусть с опозданием, пусть не очень большой шаг — но делает. Это и дает основание предполагать, что Вампилов был близок к художественному решению нравственной проблемы своего героя, что в какой-то из последующих пьес должен был осуществиться духовный синтез».
Критик считает, что драматург шел «от пьесы с центральным героем и его антогонистом к пьесе “чеховского” типа, в которой ни одна из линий не может безоговорочно быть названа центральной… Для краткости отмечу только начальный этап этого движения и тот, что оказался последним. “Прощание в июне” — пьеса с главным героем, Колесовым, все остальные не более чем аккомпанемент, “обслуживающий” его. В “Чулимске” же все линии пьесы, вся система связей и отношений между персонажами “работают” не на какого-либо из героев, а на тему произведения».
Тут много от лукавого. К решению какой, единственной в своем роде, «нравственной проблемы героя» приближался драматург? И еще: неужели в первой большой пьесе Вампилова такие герои, как Золотуев, Репников, Таня, — это всего лишь «аккомпанемент» при «солисте» Колесове? И только ли в драме «Прошлым летом в Чулимске» «вся система отношений между персонажами работает на тему произведения»? А в «Старшем сыне», а в «Утиной охоте» — нет?
Кроме всего прочего, литературоведческий анализ автора напоминает экзекуцию, произведенную над живым, развесистым деревом. Какие-то ветви его обрублены, другие, слишком торчащие в сторону, укорочены, местами содрана кора. Человек, совершивший эту операцию, не обращал внимание на укорененность дерева в родной почве, его стройность и красоту, его устремленность к небу. Одно может утешить: читатели, взяв в руки книгу драматурга, захотят сами удостовериться, правду ли говорят о его творениях.
Острую и глубокую статью «Александр Вампилов и его критики» напечатала в иркутском альманахе «Сибирь» (1976, № 1) Майя Туровская. Уже название работы говорит о ее полемичности, но и с автором этой статьи в чем-то можно поспорить.
Майя Туровская впервые точно и саркастически метко определила, что же стоит за приевшимся уже к тому времени определением «загадка Вампилова». «Загадочным» его театр делает «грубое несовпадение того, что пишут о нем, с тем впечатлением, которое производит на читателя его театр сам по себе». То, что укоренилось в писаниях творцов вампиловской «загадки», автор статьи остроумно назвала «восторженным непониманием» творчества драматурга. Если верить сонму критиков, то «герои Вампилова — это молодежь, штурмующая будущее, озорная, ершистая, порой совершающая ошибки и всегда влюбленная в жизнь и людей, ищущая духовные, моральные, интеллектуальные ценности». «Правда, — резонно заметила Туровская, — когда читаешь критиков, как минимум добросовестных, замечаешь, что большинство этих “утепляющих” эпитетов и бодрых сентенций относятся к режиссерам, ставящим Вампилова, в лучшем случае, к отдельным ситуациям его пьес. Но всё же образ некоей веселой, непритязательной, слегка сдобренной иронией — но, впрочем, доброй, доброй, доброй! — драматургии остается господствующим».