Вампирские архивы: Книга 2. Проклятие крови
Шрифт:
С благоговением, перемешанным с любопытством, разглядывая редкостные, неслыханные сокровища, которые он демонстрировал мне, я заметил в углу ящика тоненькую книжицу в простом переплете из темной кожи. Я осмелился взять ее в руки и обнаружил внутри несколько листов убористого рукописного текста на старофранцузском языке.
— А это что такое? — обратился я с вопросом к Илеру, и его лицо вдруг, к моему крайнему изумлению, приняло опечаленное и тревожное выражение.
— Лучше бы ты не спрашивал, сын мой. — Он перекрестился, а его голос утратил свое добродушие, и в нем зазвучали резкие, взволнованные и полные горестного смятения нотки. — Проклятие лежит на страницах, которые ты держишь в руках: губительные чары довлеют над
Он решительно забрал у меня книгу и положил ее назад в ящик, вновь набожно перекрестившись.
— Но, отец мой, разве такое возможно? — решился возразить я. — Какую опасность могут представлять несколько покрытых письменами листов пергамента?
— Кристоф, есть многие вещи, постичь которые ты не в состоянии, вещи, которых тебе лучше не знать. Власть Сатаны проявляется в различных видах и разными способами. Существует множество искушений, кроме мирских и плотских соблазнов, множество ловушек, подстерегающих человека столь же коварно и незаметно, сколь и неизбежно; и есть тайные ереси и заклятия иной природы, чем те, которым предаются колдуны.
— И с чем же связаны эти страницы, если в них таится такая сверхъестественная опасность, такая пагубная сила?
— Я запрещаю тебе спрашивать об этом. — Монах произнес это строго, как отрезал, и я удержался от дальнейших расспросов.
— А для тебя, сын мой, — продолжал он, — опасность возрастает вдвое, ибо ты молод и горяч, полон желаний и любопытства. Поверь мне, лучше тебе забыть, что ты вообще видел эту рукопись.
Настоятель закрыл потайной ящик, и как только странная рукопись оказалась на своем месте, выражение гнетущего беспокойства на его лице сменилось прежним добродушием.
— А сейчас, — возвестил он, повернувшись к одной из книжных полок, — я покажу тебе книгу Овидия, некогда принадлежавшую самому Петрарке.
Преподобный Илер снова превратился в славного ученого, доброго и радушного хозяина, и я понял, что не стоит пытаться вновь заговаривать о загадочной рукописи. Но странное волнение монаха, смутные и пугающие намеки, которые он обронил, зловещие слова его предостережения возбудили во мне нездоровое любопытство, и хотя я отдавал себе отчет в том, что охватившее меня наваждение безрассудно, остаток вечера я не мог думать ни о чем другом. Всевозможные догадки, фантастические, абсурдные, скандальные, нелепые, чудовищные, роились в моем воспаленном мозгу в то время, пока я из вежливости восхищался инкунабулами, которые Илер любезно доставал с полок и демонстрировал мне.
Около полуночи он проводил меня в мою комнату — комнату, которая была отведена специально для гостей и обставлена с большими удобствами, даже, можно сказать, с большей роскошью, чем кельи монахов и самого настоятеля, ибо там имелись и пышные занавеси, и ковры, а на кровати лежала мягкая перина. Когда мой гостеприимный хозяин удалился, а я, к своему огромному удовольствию, убедился в мягкости предоставленной мне постели, в моем мозгу все еще клубились вопросы относительно запретной рукописи. Хотя буря уже утихла, я долго не мог уснуть, а когда наконец сон пришел ко мне, я крепко уснул и спал без сновидений.
Когда я пробудился, ясные, точно расплавленное золото, потоки солнечного света изливались на меня из окна. Гроза прошла без следа, и на бледно-голубых октябрьских небесах не было видно ни намека на облачко. Я подбежал к окну и увидел осенний лес и блестящие от росы поля. Поистине прекрасный пейзаж был исполнен той безмятежности, всю степень которой способен оценить лишь тот, кто, подобно мне, долгое время прожил в городских стенах, окруженный высокими зданиями вместо деревьев и вынужденный ходить по булыжной мостовой вместо мягкой травы. Но каким бы чарующим ни казалось представшее моим глазам зрелище, оно удержало мой взгляд лишь на краткий миг, а потом я увидел возвышавшийся
К действительности меня возвратил негромкий стук в дверь, и я спохватился, что до сих пор не одет. Пришел настоятель — узнать, как я провел ночь, и сказать, что мне подадут завтрак, когда бы я ни захотел выйти. Я почему-то почувствовал себя немного смущенным, даже пристыженным за то, что меня застали врасплох, и, хотя в том не было никакой необходимости, извинился перед преподобным Илером за свою нерасторопность. Тот, как мне показалось, бросил на меня пытливый, проницательный взгляд и быстро отвел глаза, с радушной любезностью хорошего хозяина ответив, что извиняться мне не за что.
Позавтракав, я с многочисленными выражениями признательности за гостеприимство сообщил Илеру, что мне пора в путь. Однако тот столь неподдельно огорчился, услышав про мой отъезд, с такой сердечностью предложил мне задержаться хотя бы еще на денек и так настойчиво меня уговаривал, что я согласился остаться. По правде говоря, ему не пришлось меня долго упрашивать, поскольку, кроме того, что я испытывал подлинную симпатию к Илеру, тайна запретной рукописи всецело завладела моим воображением. Помимо того, для юноши, обладающего тягой к познанию, доступ к богатейшей монастырской библиотеке был редкой роскошью, бесценной возможностью, которую не следовало упускать.
— Я хотел бы воспользоваться вашим несравненным собранием книг для проведения некоторых изысканий, — обратился я к монаху.
— Сын мой, я буду очень рад, если ты останешься. Мои книги в твоем полном распоряжении, — объявил настоятель, снимая с пояса ключ от библиотеки и отдавая его мне. — Мои обязанности, — продолжал он, — вынуждают меня на некоторое время покинуть стены монастыря, а ты, несомненно, в мое отсутствие захочешь позаниматься.
Вскоре настоятель извинился и ушел. В предвкушении столь желанной возможности, которая без всякого труда сама упала мне в руки, я поспешил в библиотеку, снедаемый желанием прочесть запретную рукопись. Едва взглянув на заставленные книгами полки, я отыскал, стол с потайным ящиком и принялся нащупывать пружину. Несколько томительных минут спустя я наконец нажал на нужную точку и вытащил ящик. Мной руководил порыв, обратившийся в настоящее наваждение, лихорадочное любопытство, граничившее с помешательством, и даже ради спасения собственной души я не согласился бы подавить желание, заставившее меня вынуть из ящика тонкую книгу в простой, без всяких надписей, обложке.
Устроившись в кресле около одного из окон, я принялся просматривать страницы, которых насчитывалось ровно шесть. Их покрывала затейливая вязь букв; никогда прежде я не сталкивался с таким причудливым написанием, а французский язык казался не просто устаревшим, но почти варварским в своей старомодной вычурности. Ничуть не обескураженный трудностями, с которыми столкнулся при расшифровке записей, с безотчетным безумным волнением, охватившим меня с первых же прочитанных слов, я, как зачарованный, продолжал чтение.