Вампирские архивы: Книга 2. Проклятие крови
Шрифт:
Я склонился над мисс Босанкет и скомандовал:
— Огня! Давайте сюда свечу!
Потом я осторожно приподнял мисс Босанкет. Летучая мышь нехотя взмахнула крыльями, взлетела и исчезла в сумраке потолочных балок. В ужасе я наклонил голову девушки — лицо ее было мертвенно-бледным, на нежной коже шеи краснело круглое пятно размером с мелкую монету.
Увидев проклятую отметину, я чуть не уронил несчастную обратно на кровать. Собрав всю свою волю, я поднял мисс Босанкет на руки и вынес из комнаты. Миссис Бэтти вышла следом.
— Что вы намерены делать? — тихо спросила экономка.
— Унести ее подальше от этой чертовой комнаты! — крикнул я. — Куда угодно. В коридор!
Мы перенесли мисс Босанкет в столовую и уложили на диван. Я попросил принести бренди и сумел влить несколько глотков в рот несчастной девушки. Постепенно ужас ушел из ее глаз, и она недоуменно взглянула на меня.
— Вы? Где это я?
— Вам стало нехорошо от грозы. А сейчас попытайтесь уснуть.
Она вздрогнула и закрыла глаза.
Достаточно скоро Босанкеты покинули аббатство Марвин. Разумеется, я не делал никаких попыток удержать их, понимая, что чем раньше мисс Босанкет уедет отсюда, тем лучше для нее. Получасовой сон отчасти вернул ей силы, и я помог девушке сесть в экипаж. О случившемся не было сказано ни слова. Марион поблагодарила меня за доброту и участие; об Уоррингтоне ни она, ни сэр Уильям даже не спросили. Похоже, им обоим больше всего хотелось поскорее вернуться домой. Провожая их, я заметил, что пятно на шее мисс Босанкет побледнело.
Ожидая возвращения Уоррингтона или каких-либо вестей о нем, я просидел до полуночи, после чего отправился спать. Утром мне пришлось завтракать одному, и только к полудню мне принесли письмо с лондонской маркой. Я вскрыл конверт. Каракули Уоррингтона в полной мере передавали его душевное состояние. Мой приятель умолял о прощении и вопрошал: «Неужели я — дьявол? Неужели я сошел с ума? Честное слово, я не мог так поступить. Это был не я! Не я!!! — (Последние две фразы были жирно подчеркнуты.) — Я собственными руками непоправимо все разрушил. Сегодня я уезжаю за границу. Когда вернусь в Англию — не знаю. Но в аббатстве Марвин моей ноги больше не будет никогда».
Я обрадовался его отъезду; честно говоря, мне не хотелось видеть Уоррингтона. Однако я сознавал, что сам не могу покинуть это место, не попытавшись распутать доставшийся мне клубок проблем. Я сообщил миссис Бэтти об отъезде хозяина и спросил ее насчет Элис. Новости были неутешительными, но самого страшного, чего мы оба опасались, с девушкой не случилось. Отдав необходимые распоряжения, я счел, что с этой печальной историей покончено. Но оставалась мисс Босанкет, и здесь я был бессилен что-либо предпринять. Об ее состоянии было известно лишь то, что девушка заболела: это приписывалось ее слабому здоровью и влиянию непогоды. Я не стал разуверять миссис Бэтти, но некий моральный долг перед невестой друга заставил меня еще на некоторое время задержаться в аббатстве Марвин.
Несколько дней, что протекли между описанными событиями и моим визитом в Сент-Фарамонд, я потратил на обдумывание случившегося. Я не мог ни гулять, ни наслаждаться красотами природы. Мои мысли постоянно возвращались к загадке аббатства, а ум требовал объяснений. Не будучи суеверным, к рассказам о всякой чертовщине я относился как к старушечьим сплетням, которые иногда, любопытства ради, можно послушать, но не принимать всерьез. Однако спальня Уоррингтона не давала мне покоя, и я решил устроить эксперимент. Я сказал миссис Бэтти, что этой ночью буду спать там. Она не стала возражать, но снова обратила мое внимание на сырость. От нее я узнал еще кусочек истории аббатства: оказывается, спальня Уоррингтона в действительности называлась Каменным склепом.
— Но почему склеп? — удивился я. — Ведь все Марвины покоятся в разрушенной часовне.
— Этого, сэр, я не знаю. Вы все-таки
— Да, миссис Бэтти. Может, я сумею подружиться с летучей мышью и уговорить ее поискать себе другое жилище.
На самом деле мне было не слишком весело, и только любопытство заставляло меня осуществить свой план.
Вместо ненадежной свечки я взял с собой небольшую керосиновую лампу. Около двух часов я читал привезенный из Лондона том путевых заметок, который раньше так и не успел раскрыть, пока не почувствовал усталость. Тогда я загасил лампу и уснул. Ночью меня ничто не тревожило. Я спал крепче, чем до сих пор, и проснулся в превосходном настроении. Впрочем, продержалось оно недолго. Одеваясь, я заглянул в зеркало. Что такое? На шее виднелось красноватое пятно — точно такое же, как у Уоррингтона и мисс Босанкет. Мои сомнения только усилились, а на душе стало тревожно. Память подсказывала вычитанные истории о кровососущих летучих мышах. Но разум напоминал те твари водятся в жарких странах. Здешние летучие мыши вполне безобидны. Я отогнал тревожные мысли, но не мог прогнать пятно с собственной шеи. Оно оставалось реальностью и пугало меня. Тугих воротников с врезающимися пуговицами я не носил, считать это пятно простым совпадением было бы абсурдно. Невидимое кольце ужаса вновь медленно смыкалось вокруг меня.
Тем не менее следующую ночь я опять провел в Каменном склепе. Отсутствие иной компании, кроме собственной, я возмещал, выпивкой и немного перебрал, отчего быстро заснул. Проснулся я около трех часов ночи и с удивлением обнаружил, что лампа по-прежнему горит. Хорош же я был, если бухнулся спать, даже не прикрутив фитиль. Когда я протянул руку, чтобы хоть теперь погасить лампу, над головой промелькнула летучая мышь сделала круг и исчезла. Однако я находился в столь отупелом состоянии, что едва заметил незваную гостью и, загасив лампу, тут же снова заснул.
На следующее утро след на шее стал заметнее, но, как и вчера, к вечеру почти полностью исчез. Мною вдруг начало овладевать безразличие. Наверное, я просто привык к обстановке усадьбы. Уоррингтон был прав: горожанину сельская жизнь быстро надоедает. Я не знал, куда себя деть: читать не хотелось, и лишь прогулка верхом внесла некоторое разнообразие. Нет, если так будет продолжаться, нужно поскорее уезжать отсюда. В конце концов, я же не брал на себя обязательство следить за усадьбой Уоррингтона!
Наступил вечер. Я слонялся из угла в угол. Прогулялся к развалинам часовни, полюбовался на ее стены при лунном свете. Увы, прежнее очарование в моих глазах эти руины утратили и не внушали ничего, кроме скуки, как и все вокруг. Вернувшись в дом, я прошел в библиотеку и попробовал скоротать время за оставшимися от Уоррингтона картами, но вскоре раздраженно швырнул колоду на стол — не будешь же играть с самим собой. Как раз в это время в библиотеку вошел слуга, принесший виски.
Только потом я осознал и достаточно подробно проанализировал свое поведение, но еще до того где-то на уровне подсознания испытывал стыд. Тем не менее я предложил слуге сыграть в карты. Он вежливо отказался. Я упорствовал. Слуга пожал плечами и сел напротив меня. Чуть ли не с первой партии ему начало везти. Должно быть, потом он сам удивлялся легкости, с какой выигрывал у меня партию за партией. Причина такого везения раскрылась мне позже, а в тот момент успехи партнера меня раздражали, причем все сильнее и сильнее. Не могу сказать, чтобы мне было жалко денег, да и играли мы не по-крупному. Но вдруг мое терпение кончилось. Я смахнул карты на пол и встал. Слуга тоже встал и улыбнулся. В его улыбке радость победы была перемешана с настороженностью.