Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
— От боли?
— У меня от голода болит голова, — он чуть пожимает плечами. — У тебя не бывает?
— Но голод… откуда? У тебя же рабы…
— Я не брал. Не заказывал из Илианэсэ. Они дорогу переносят плохо, тащить их за две тысячи километров… Дикарей для того и оставляли… Вот только я ошибся. Думал, за день мы сюда доберемся, а видишь… не получилось.
Он так и стоит, прижавшись спиною к дереву, словно черпая из него силу. Даже глаз — так и не открыл. Сдерживается? Боится сорваться?
— Анхен, прости пожалуйста,
— Теперь похож?
— Что?
— Теперь я на себя похож?
— Д-да.
— Так я повторяю свое предложение. Ты, я и она. Можно вчетвером, против мальчика я не возражаю. Не хочешь на травке — можно в машине, не нравится в машине — нам поставят шатер, — глаза, абсолютно ясные, смотрят на меня в упор. Холодно и пронзительно. И я понимаю, что вопрос не праздный. Что сейчас от моего ответа зависит многое, очень. Наше будущее, наши отношения, моя жизнь, быть может…
— Я не смогу, — я так и сижу на земле, слезы катятся из глаз, я понимаю, что теряю его, но… — я просто не смогу. Быть рядом, смотреть, как ты убиваешь ее, получая удовольствие от процесса… Я не смогу, Анхен, я не готова, я не смогу… прости…
— Да, — спокойно кивает он головой, словно и не сомневался в ответе. — Ты слишком лицемерна, чтобы смочь. Ты предпочитаешь, чтоб я это сделал как–нибудь без тебя. Предпочитаешь закрыть глаза и сделать вид, что ее просто никогда не было. Ведь на самом деле тебе на нее плевать, Лара. Тебе не важно, выживет она или умрет, главное — чтобы не на глазах.
— Неправда…
— Правда. Мои рабы. Те, что мне возят в качестве корма. Что ты знаешь о них? Выживают они или умирают? А если выживают, то на сколько раз мне хватает одного? Как часто их меняют? Как долго можно продлевать им жизнь, беря их кровь? Не знаешь. Никогда не интересовалась. Их жизнь и смерть тебе безразличны. А эта дикарка — ровно такая же моя рабыня с той минуты, как ее привязали к столбу. Вся разница — ее выставили на свет. Ее достаточно спрятать — и ты преспокойно о ней забудешь, и вновь будешь делать вид, что я не вампир.
— Но я…
— А я вампир, Лара. А с тобой я вынужден поддерживать свою жизнь тайком, словно вор. Чтоб, не дай светоч, нежная наша Лара не увидела, что я ем. А что, Лариса, если я перестану пить кровь, заниматься сексом, тебе станет легче? Я, конечно, помру не сразу, какое–то время промучаюсь. Но потом умру. В твоих глазах, видимо, человеком. И что, наступит счастье? Не станет злобного авторитарного меня, который все за тебя решает. Сможешь жить, как тебе хочется. Сколько дней по самым смелым прикидкам?
— Ты все опять переворачиваешь с ног на голову.
— Да нет, как стояло, так и стоит. Я по–прежнему голоден.
— А я по–прежнему не могу присутствовать при том, как ты убиваешь людей. Да, я лицемерка. Да, я глаза закрываю. Да, я смирилась с тем, что ты их убиваешь, лишь бы не на глазах. Потому что я не смогу этого вынести, я сойду с ума, я просто сойду с ума, Анхен! Ну неужели тебе будет от этого легче?
Молчит. Смотрит. Долго и так… словно прощаясь. Со мной? С надеждой?
Вынимает из кармана какой–то предмет, бросает к моим ногам. Нож. Небольшой, перочинный. В путешествии нашем не раз пригождался. Но сейчас — зачем?
— Подарок был сделан нам обоим. Как я и сказал — мужчина твой. Милосердие вампира — подарить блаженство перед смертью. Давай посмотрим на милосердие человеческое.
— И что… ты хочешь, чтобы я сделала?
— Все, что сочтешь нужным. Ты ведь знаешь, как надо. Ты всегда знаешь, как надо.
Не всегда. Но сейчас я знала. Люди не должны быть связаны. Люди не должны быть рабами. Решительно поднимаюсь с земли и подхожу к мужчине. При моем приближении глаза его чуть расширяются, он заметно бледнеет. Но молчит. Держится. Обхожу его сзади и разрезаю веревки. Хороший нож, острый. Разрезал быстро.
Мужчина опускает руки, но все так же стоит, ожидая…
— Уходи, — говорю ему в спину. — Уходи, ты свободен.
Он испуганно оборачивается, смотрит на меня, на нож в моей руке. Падает на колени.
— Уходи, — повторяю я.
— Он не понимает, — вампир так и стоит, прижавшись к дереву. И смотрит на меня. Спокойно, выжидательно.
— Почему не понимает? Я же вроде по–человечески… — последнее время со мной что–то творилось, я постоянно языки путала. Скакала с одного на другой, заставляя Великого морщится, и сама порой этого не замечала. И понимать стала по–эльвийски свободно, и любую мысль выражала, не задумываясь…
— Всеобщего человеческого не существует, — просветил меня авэнэ. — У вас свой язык, у них свой.
— Но как же… погоди, в стадах они говорили. Плохо, но говорили. На моем языке.
— На каком научили, на таком и говорили, — пожимает вампир плечами. — Тут этих племен и народностей бегает — дракосова туча, а бегало — так и еще больше. И у каждого свой язык. Не учить же нам все это многообразие. Выбрали один язык — ваш, коль для вашего народа отдельный проект был, — вот ему рабов и обучили. Минимально, чтоб команды понимали.
— А…
— Ты не мучай мальчика, раз уж взялась. Лапкой махни — куда ему идти, что делать. И скажи что–нибудь, но только тоном приказа. Ты для него сейчас — Госпожа Мать — Озеро, не больше, не меньше. Так изволь соответствовать.
— Кто?
— Моя жена, согласно их поверьям, — он усмехнулся. — Если я легенды не перепутал. У разных племен они слегка разнятся. Действуй, что же ты.
Взглянула на стоящего передо мной человека, поймала его взгляд.
— Ты, — взмах рукой в сторону, противоположную храму, — должен уйти домой. Домой. Уходи, ты свободен. Ты мне не нужен. Ну?