Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
Стоп, но если магии нет, как тогда я смогла почувствовать это место? Откуда тогда видения? Откуда огонь? Почему я не только видела его, но и ощущала? И спросить уже не у кого. И едва ли когда доведется…
Прикрыла глаза на миг, и вновь провалилась в забытье. И снова вокруг огонь. Столп огня, идущий из глубин, из самого чрева этой тьмы, и уходящий ввысь, в небеса, растворяясь там дымом, становясь облаками… нет, облака — это же не дым, это вода… река. Река, текущая с небес на землю. И уходящая в бесконечные глубины. И птица. Прекрасная птица–лебедь, скользящая по реке, взмывающая в небеса, ныряющая под воду… Нет, не птица, я узнала его. Человек в странном костюме —
Тот самый рваный, нервный ритм, что слышала я в их стойбище. Проникающий в мозг, вибрирующий глубоко внутри меня. И звук его пения — низкий, горловой, пугающий. И колотушка становится мечом в его руке, а бубен щитом. Он воин, сражающийся с тьмой. Ах, нет, его бубен — лодка, а колотушка весло, и он плывет — вверх по реке, что стекает с небес. И лодка оборачивается конем, а весло — хлыстом, и он уверенно скачет по дороге, что видна лишь ему. Но нет, он не всадник, он олень, прекрасный и гордый зверь, в чьих рогах запуталось солнце, и он скачет по небу, помогая солнцу освещать нашу землю — всю–всю, до самых глубин. И солнечный свет ослепляет, и даже, кажется, оглушает, слишком мощно он льется на меня с небес…
Вновь открываю глаза. Надо мною вовсю светит солнце, это странно, ведь только что были сумерки. И видение было странным. Почему, откуда взялся шаман? Он ведь человек, а я в эльвийском храме… Но ведь и я человек. А эльвины на этой земле вообще не местные. А храм был здесь всегда. Ведь это не строение, не сборище статуй. Это место, где из земли сочится сила. Первозданная сила одной из стихий. А если шаман — это как коэр, значит люди тоже способны общаться с богами, то есть чувствовать магию, чувствовать силу… И для них это тоже храм. Как и та пещера на острове… Пещера, которую они не готовы покинуть, не готовы сбежать, скрыться в горах и лесах. Хоть туда и приходят порой очень страшные «боги». И они откупаются. И остаются.
А Анхену тот шаман мешал. Даже странно, ведь шаман — служитель богов, а вампир — вроде как бог. Разве можно сражаться с богами, мне казалось, богам поклоняются… Но выходит, можно, раз бубен его щит, а колотушка — меч. Вот только огненная стрела черноглазого бога тот щит пронзает… И вновь вижу его — с рогами оленя надо лбом и огненным цветком на груди. И слышу крик орла и пронзительный шелест деревьев. А ведь на шаманском бубне — том мистическом его щите, что так и не защитил — тоже нарисовано дерево. Я вижу это только теперь, но теперь — так ясно. Огромное дерево с корнями, уходящими в недра земли и ветвями, застрявшими в облаках. И дерево оживает, и колышется от ветра. И яркая вспышка озаряет небо, и молния бьет в могучее дерево, и оно падает, обнажая корни. А из сплетения могучих корней вырывается птица — прекрасная, белая — и устремляется ввысь, в небеса. А в небе гроза, и раскаты грома, и порывы ветра, но птица летит, летит…
Капли дождя падают мне на лицо, вновь вырывая в реальность. А в реальности — дождь. Не гроза, просто нудный, монотонный дождь. Небо сплошь затянуто тучами, моя одежда давно промокла. Но мне по–прежнему тепло. Словно дождь, и холод, и вся эта вода, что струится по телу — это где–то отдельно, это совсем не со мной. Да, это тело мое, но я, кажется, почти его не чувствую. Я застряла между мирами — немного здесь, а немного там. Там — по–прежнему огонь, и потому мне тепло и комфортно. Там — по–прежнему шаман, и он все стучит в свой бубен, и все поет свою странную песню, хитро поблескивая в мою сторону узкими щелочками глаз, и мне кажется, я уже почти разбираю слова…
— А меня погреться пригласите? — нет, это не тот голос, и не те слова. И даже шаман замирает на миг, и оборачивается удивленно. А он стоит — такой ослепительно белый среди бесконечной огненной тьмы. Белая рубаха, и белые узкие штаны, заправленные в высокие, выше колен, кристально–белые сапоги, и даже волосы — белее снега. А глаза пронзительные, серые.
— Лоу?? — нда, шаман в моем безумии был, вот и коэр подтянулся.
— Привет, Ларис, — он смотрит на меня и чуть улыбается. — Глазки открывай.
Не сразу понимаю, о чем он. Как бы я видела его, будь мои глаза закрыты? Но потом все же моргаю… моргаю… И вновь вырываюсь в реальность.
Дождя нет, на синем небе лишь легкие перистые облака. А надо мною стоит… Вновь отчаянно моргаю, борясь с мельтешением световых пятен, которые мешают мне разглядеть… Нет, контур вижу, но и он расплывается, окруженный размытыми цветными тенями. А в самом центре — яркое золото стержня, на который словно намотано — и кроваво–красные потоки, и близко не похожие на схему кровеносной системы, и холодная синева бесконечно далекого неба, и сияющая белизна горных вершин, и мрачная клубящаяся чернота земных провалов… А лица не разглядеть, слишком уж все это клубится, переливаясь, переходя из цвета в цвет, меняя форму, интенсивность, прозрачность…
— В глаза, Лара. Смотри только в глаза.
Хороший совет. Дельный. Вот только глаза в этом беспределе — где?
Нет, вижу. Два озера расплавленного серебра. Два омута, так будет точнее. Тону в них, захлебываясь… и зрение, наконец, возвращается полностью. И я вижу лицо, очередной раз поражающее меня своим совершенством. Вижу свободно разметавшиеся по плечам серебряные кудри (ах, да, седые, ведь действительно — седые, как я раньше не замечала?), Вижу рубаху — темно–зеленую, со сложной вышивкой по вороту. И мутно–коричневые штаны, и сапоги коричневой кожи. И почему он мне только что виделся в белом?
Непонимающе встряхиваю головой и пытаюсь встать. Голова отвечает тяжелым гулом. Сжимаю руками виски, а на висках — иней. И корочка льда покрывает волосы. И одежда насквозь заледенела.
— И почему я тебя никогда не встречаю здоровой, веселой и нарядно одетой? — вопрошает мой гость, но вроде — не слишком–то ожидая ответа. А я все смотрю на него, а мысли разбегаются, не могу поймать ни одну.
— Могла бы хоть поздороваться, — намекает вампир.
Пытаюсь. Но из онемевшего горла вырывается только сипение. Горло пересохло. Пытаюсь сглотнуть, но — нечего. И даже, кажется, губы растрескались.
— Уговорила. Не здоровайся, — он вынимает из кармана платок (вот хотя бы платок у него — действительно белый и без всяких видений), наклоняясь, мочит его в воде, что скопилась в центре кратера и, стремительно приблизившись, подносит его к моим губам. Холодные капли скользят по языку, смачивают горло. Становится чуть легче.
— А от тебя остались одни глаза, — он смотрит слишком пристально, его лицо слишком близко. Вспоминаю, при каких обстоятельствах мы прощались. Или нет, мы ведь, кажется, не прощались. На прощания сил уже просто не было. Чувствую, как кровь приливает к лицу. Закрываю глаза, смотреть на него слишком стыдно. Пытаюсь взять из его руки платок, который он все еще прижимает к моим губам. Но при соприкосновении с его пальцами руку словно обжигает. Нет, не в смысле «искра пролетела». Просто руки мои, оказывается, совсем заледенели. И я поняла это, только соприкоснувшись с его, такими горячими.