Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
Ну а мы… Мы отправились на завтрак, а потом – потом окунулись с головой в пучину местных развлечений, так что и не вспомнить уже, что уж там мы в какой день делали. И на лыжи я, не удержалась, тоже встала. Не в первый день, конечно. Но на третий – четвертый… да! И оно того стоило! И свист ветра в ушах, и ты летишь, рассекая снежную гладь! Страх? Восторг? Все смешалось в диком коктейле, и хочется повторить, и еще, и снова. Нет, и падала, конечно, куда ж без этого, и пребольно пару раз падала. А уж снега загребала под куртку – мама не горюй! У нас же с Петькой, в отличии от того же Кирюхи, специальных курток не было, ну там с резинками на нужных местах. И, хотя в местном магазине (а тут
А вот в бассейн я с ними не пошла ни разу, как они все меня не уговаривали. Не бывает НАСТОЛЬКО закрытых купальников. Вот и разговаривать не о чем.
Ну а наши с Петькой «постельные сцены»… Постель была, сцен не было. Дальше объятий и поцелуев я была идти категорически не готова. Так и спали, обнявшись, в одной кроватке, аки брат с сестричкой. Может, будь Петька постарше и поопытней, и все бы у нас случилось. Но ему, как и мне, еще девятнадцати не исполнилось, наверно, и у него были какие комплексы. В общем, мое «нет» было для него действительно «нет», а не циничным «девочка ломается».
Так и жили. И все было здорово. Долго. Почти все каникулы. До того дня, когда я поспешила. Мы забежали в номер после ужина, чтобы переодеться, а Петька захватил туалет – приспичило ему, видишь ли. Ну, я и решила, что успею, пока он там. Не успела. Я как раз потянулась, чтоб взять блузку, когда его возглас: «можешь занимать» захлебнулся на первом «мо…»
Я судорожно развернулась к нему лицом, но было поздно – он заметил.
– Что это, Лара? – потрясенно выдохнул он.
– Ничего, – нервно отрезала я, пытаясь попасть в рукава блузки дрожащими руками.
– Ничего?! – он в два шага преодолел разделяющее нас пространство и, схватив меня за плечи, развернул к себе спиной, попутно отбрасывая прочь мою так и не надетую блузку. И замер – потрясенный, шокированный, не находящий ни слов, ни даже мыслей, которые можно было бы этими словами выразить. А я стояла перед ним обреченно, беспомощно, и щеки мои горели от непереносимого стыда из-за того, что он узнал мою самую постыдную, самую гнусную тайну. Он думал, что я человек, а со мной, оказывается, можно – вот так…
– Кто. Это. Сделал? – наконец сумел выдавить Петька.
– Тебе оно зачем, Петь? – очень тихо поинтересовалась я. – Думаешь, узнаешь, и станет легче? Ну, вот я знаю. Только что-то мне не легче, уж ты поверь…
– Легче?! Да ты о чем?! Да за такое убивать… Ладно, мы не он, но в суд-то подать надо обязательно! Тот, кто это сделал – он же не человек, он же выродок, ему не место среди людей!
– Правда? – у меня начиналась истерика. Я сложилась от смеха, упав на корточки возле кровати, слезы при этом лились потоком. – Не человек? Ну надо же! Да правда? А ты, значит, в суд? Подашь? На него? Или на меня? Только знаешь? Чем кончится суд? Знаешь? Меня убьют! Потому, что это я. Не человек. А ему – можно! Можно!
– Лара, Лара, что ты, – Петька упал на колени возле меня, обнял, прижал к себе. Начал укачивать, утешая, целуя меня в волосы, гладя плечи. – Тише, моя девочка, тише. Не надо, не плачь. Ты мне потом все расскажешь. Успокоишься – и расскажешь. Не плачь. Я люблю тебя. Я с тобой. Все будет хорошо, родная моя, все будет хорошо.
Он целовал. Волосы, плечи, шею. Потом его губы скользнули ниже, и я почувствовала, что он целует мои шрамы. Медленно-медленно скользит губами, целуя каждый миллиметр изуродованной кожи. А потом уже я его целовала, и снова он меня, и вот мы уже на кровати, и одежды на нас становится все меньше, и даже когда его руки потянули вниз мои трусики, я его не остановила. Мне хотелось быть с ним. Мне хотелось, чтобы он был во мне. Но вот хотела ли я его? Было не важно. Он целовал. Все шрамы на моей попе, и все места, где не было шрамов. Целовал и ласкал мою грудь, и вновь возвращался к губам. Я отвечала на его поцелуи и целовала сама, лаская его волосы, плечи, спину… И когда он раздвинул мне ноги и встал между ними на колени, я была готова. Я ждала его. И вот он потянул вниз уже собственные трусы… И я увидела ЭТО, и поняла, что меня сейчас вырвет. Потому, что мгновенно вспомнила другое «достоинство», перенесясь мысленно в Новогоднюю ночь, в больницу. Вновь как вживую увидела все это бесконечное, немыслимое непотребство. И даже вспомнила тот омерзительный запах – пота, спермы и крови.
– Нет, – выдавила, отодвигаясь, – нет. Я не могу, не могу!
Петька потерянно уселся на попу, возвращая трусы на место:
– Да ты что, Ларка, я ж не настаиваю… Я думал, что ты хочешь… Что ты готова…
– Нет, нет, нет, – я снова рыдала, сжавшись в комочек и дрожа мелкой дрожью.
– Лара, Ларочка, не надо, не плачь, – Петька осторожно полз ко мне, волоча за собой край одеяла. Очень аккуратно накрыл меня всю и обнял – только поверх.
– Тебя… еще и изнасиловали? – очень тихо спросил через какое-то время. – Это… в Новый год, когда ты не пришла, а я, дурак, еще и наврал?.. А тебя искать надо было. Спасать.
– Нет, Петька, меня не насиловали. Просто заставили… смотреть, как имеют других. И это было так мерзко, так отвратительно… Ты прости, я… не из-за тебя, просто вспомнилось сразу, и… Не могу! Не могу об этом, правда… А себя не вини, ты все правильно тогда сделал, хоть родители не дергались. А это все еще до того было. До того, как я позвонила… И меня бы довезли. Только я убежала. Гадостей наговорила и убежала. А потом заблудилась. Пьяная была. Вот и гуляла. Где-то, с кем-то. Ни одного лица не помню, одни фейерверки…
– Пьяная? – не поверил Петька. – Ты? Ты ж не пьешь.
– Да? – взвилась я. – А кого-то это волнует?! Меня, что же, спрашивают?! А еще я не люблю смотреть, как баб в грубой форме трахают! А еще мне не нравится, когда мне отцовским ремнем кожу на спине рассекают! Когда родителей доводят до состояния привидений! Когда убить обещают за малейший чих! Изнасиловали! Да лучше б меня изнасиловали! Только я ж не нужна! У меня же кровь проклятая! Ее же – только в землю! Только в землю! До последней капли! Ее же даже людям другим нельзя переливать, а то вдруг заражу! – захлебнувшись, наконец, собственными слезами, я замолкла, и только рыдала, рыдала, рыдала. Петька лежал рядом и обнимал через одеяло, но больше уже ни о чем не спрашивал. Видно, просто боялся.
На следующий день на лыжах мы не поехали. И на санках, и на коньках. Просто бродили, подавленные и тихие, по бесконечным дорожкам, и все больше молчали. Петька держал меня за руку, время от времени поднимал на меня взгляд, и вновь отводил глаза. Думаю, я знала, о чем он хотел спросить. Кто? Кто все это сделал со мной, и помешал ему насладиться любимой девушкой, и этим сказочным отдыхом? А что я могла ответить? Петька жил в мире благородных и добрых вампиров, благодетелей человечества. Зачем разрушать эту сказку? Чтоб он мучился, вот так же, как я? Сегодня я понимала куратора, сказавшего мне при первой встрече: хорошо, когда таких, как ты, большинство. А когда ты одна… Да и убьет, если стану про него гадости рассказывать. Он ведь правда не пошутил.