Ванечка
Шрифт:
Тут, на их счастье, появилось и даже остановилось желтое такси, редкое по тем временам.
Надя обрадованно открыла заднюю дверь и села в машину.
– Вот спасибо!
Пожилой водитель в линялой майке, хмуро утираясь от жары застиранным вафельным полотенцем, сказал не поворачиваясь:
– Куда едем?
– В больницу, пожалуйста!
Водитель отпил воду из пластиковой бутылки:
– Вылазь. Я в гараж.
– Ну, я вас очень прошу! У меня ребенок…
– Я сказал – вылазь.
Надя взорвалась:
– А ну ехай, блин!
Водитель изумленно
– Что?
– Ехай, я сказала! А то щас ребенком всю машину обосру! Езжай!
Водитель, полотенцем утерши пот с шеи, переключил скорость и поехал.
Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…
Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.
– Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…
– А чё с пацаном? – спросил водитель через плечо.
– Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…
Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.
– В чем дело? – спросила Надя.
Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.
Но Надя отпрянула:
– Нет! Я не выйду!
– И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…
Надя прижала Ваню к себе:
– А вы чё? Доктор, что ли?
– Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…
Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.
Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.
– Ты ему сливовый сок давала?
– Нет. Что вы!
– Не ври! Понюхай! – Он протянул ей обкаканный памперс. – Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!
– Да не давала я, клянусь!
– Ну, мне-то не заливай! – сказал водитель. – Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…
Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:
– Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!
Ваня умолк – то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.
– Давай салфетку, подгузник, – сказал Наде водитель.
– Нету больше. Это последний был…
– Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..
Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:
– Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.
Надя, выйдя из машины, удивилась:
– Сколько?!
– А сколько ты думала?! Давай, давай! Неча детей рожать, если денег нет. У меня шесть внуков, и всех я кормлю.
Порывшись в своей заплечной сумке-рюкзачке, она отдала ему десять рублей.
– Держи, – передал он ей запеленатого в полотенце и разом заснувшего Ваню. – А в больницы
Домой добирались в метро.
Надя стояла в конце душного вагона, все места были заняты, и пассажиры, обозленные кризисом на всё и вся, делали вид, будто не видят Надю с ребенком.
А Ванечка спал, устало уронив потную головку ей на плечо.
Поезд затормозил, радио сообщило:
– Станция «Улица 1905 года». Осторожно, двери закрываются!
В другом конце вагона появилась хлипкая пятнадцатилетняя нищенка с грудным ребенком, закутанным в тряпье. На груди у нищенки была картонка с надписью химическим карандашом: «ЛЮДИ! ПОДАЙТЕ ХРИСТА РАДИ! УМИРАЕМ ОТ ГОЛОДА!» Придерживая ребенка одной рукой, нищенка держала в другой руке железную кружку и молча шла по проходу.
Нищенке никто не подавал – кто делал вид, что спит, кто отгораживался газетой с заголовками о грядущем кризисе…
Надя смотрела на это во все глаза, и ее глаза встретились с глазами нищенки, которая, Наде казалось, шла по проходу прямо на нее, словно будущая судьба.
Поезд остановился.
– Станция «Беговая»…
Нищенка посмотрела на Надю и вышла из вагона.
– Осторожно, – предупредило радио, – двери закрываются.
За окном было по-июльски светлое ночное небо.
Ванечка спал в люльке рядом с Надиной кроватью.
Надя лежала в кровати, смотрела в потолок и беззвучно плакала, слезы катились из глаз на подушку. Затем отерла слезы, села, достала из-под подушки школьную тетрадку с карандашом, посмотрела на заложенную в тетрадке фотографию, вырезанную из цветного журнала, заложила ее в тетрадь и, пришептывая, стала писать на чистой странице:
Дорогой мой, родимый!Если только бы мочь,Если только бы мочьСлать тебе телеграммы,Чтобы мысли мои о тебеПередать,Ты бы горы скопилБумажного хлама,Их не в силах —Одну за другой разорвать…Посмотрела в окно, пошептала и продолжила:
В день сто раз бы стучалисьК тебе почтальоны,Высыпали б мешки телеграмм на порог!Сам начальник главпочты,Пожалуй, поклономНас при встречах случайныхПриветствовать смог!Если ж ты, мой любимый,Додумавшись, имиСтанешь печку топитьСредь зимы, в гололедь,Без обиды твое я шептать буду имя —Мне тебя хоть бы этимНемного согреть…