Ваниль и шоколад
Шрифт:
– Все будет хорошо, – утешала ее Мария.
Лежа на выжженной солнцем траве, Андреа воображал себя индейцем, прячущимся в кустах с луком и стрелой в руках. Вот индеец выпускает стрелу, она со свистом рассекает воздух и впивается прямо в затылок Пьетро. Он падает на землю как подкошенный. Конец ненависти и страху. Только тишина и покой.
Пьетро вытерся махровой простыней, повернулся и увидел, что его младший сын плачет.
– Эй ты, недоделанный, что с тобой стряслось? Мальчик прикрыл лицо локтем, словно защищаясь от удара. Ему было стыдно за свои недавние фантазии. Пьетро присел на корточки, и Андреа охватил страх. Он начал дрожать.
– У тебя что, зубы болят? –
– Я не хочу, чтобы ты умирал, – сказал Андреа.
– Почему я должен умереть? Я даже не болен, – расхохотался Пьетро. Он вытащил из кармана бумажку в пятьсот лир и сунул ее сыну. – На, сбегай в деревню, купи себе мороженого.
– Спасибо, – сказал Андреа, возвращая деньги, – но я не хочу мороженого.
Он не мог взять деньги у человека, которого минуту назад хотел видеть мертвым. Отец выпрямился и покачал головой.
– Совсем с ума сошел, – сочувственно заметил он, потом повернулся спиной и вошел в дом, продолжая напевать «К счастью, светит луна…».
Дом выходил фасадом на широкий проселок, ведущий в то, что Пьетро называл «деревней». На самом деле деревня давно уже превратилась в небольшой, но довольно зажиточный городок, существовавший за счет производства арматуры. Жили здесь типичные обыватели: дом, работа, отпуск. У самых состоятельных были любовницы в соседнем городе. У их жен – любовники. Их сыновья гоняли по дорогам в мощных спортивных машинах. Автомобиль и холодильник с морозильником стали признаками солидного общественного положения. Некоторые рабочие открывали свое собственное небольшое производство и тут же строили себе виллу с бассейном.
Были здесь, разумеется, и бедняки, причем семья Донелли принадлежала именно к этому слою. Их дом, хотя он вряд ли мог так называться, стоял в километре от города. Пьетро с помощью своих братьев выстроил эту лачугу из бросовых материалов в начале пятидесятых годов. Гараж представлял собой нечто вроде шалаша из гофрированной жести. Помимо старого отцовского «Форда», здесь хранились велосипеды всех членов семьи, мотоцикл Джакомо, огородный инвентарь Марии и еще много всякого барахла: сломанные раскладушки «на всякий случай», пришедшие в негодность фибровые чемоданы, дырявые кастрюли, стулья без сидений, треснувшее зеркало, заржавленные тазы. Сбоку к гаражу был пристроен курятник, а во дворе стояла собачья конура, в которой жили Фуль и Долли. Пьетро ходил с ними на охоту.
Джакомо и Джемма уже появились на свет, когда семья переехала в эту халупу, оставив город и дом бабушки Стеллы. На семейном совете было единогласно решено, что Пьетро – всеобщая головная боль – должен жить отдельно, поэтому братья с радостью помогли ему выстроить дом и переехать.
Летом в лачуге стояла невыносимая жара, зимой в ней можно было околеть от холода. Бабушка Стелла приходила из города пешком в любую погоду и приносила еду, когда в семье не было денег. Со своим злосчастным характером Пьетро никогда не удерживался подолгу на одном рабочем месте. Он мог целыми днями вкалывать как каторжный, ворочая раскаленные отливки стального прутка, а потом затеять ссору с мастером и уволиться. И тогда наступали черные дни. Забрав выходное пособие, Пьетро садился в машину, приглашал с собой компанию таких же придурков и пропадал в кабаках неделями. Время шло, денег на хозяйство не оставалось. Мария истощала свой «золотой запас», накопленный от продажи яиц. Стыдясь себя, она заходила в продуктовые лавки и просила записать за ней в долг. Потом по ее долгам платила бабушка Стелла. Часто она готовила дома и приходила к невестке, принося с собой корзины и сумки с провизией.
– Бедные дети, им надо хорошо питаться, чтобы вырасти, – говорила она, выставляя на стол макароны, вареный картофель, жаркое или рагу. – Но пока ты ему во всем потакаешь, этот дуралей Пьетро никогда не возьмется за ум.
– Это вы начали его баловать, – отвечала Мария.
– А ты продолжила. Я тебя предупреждала, что с ним сладу нет, что не надо за него выходить. А ты, глупая гусыня, все-таки взяла да и пошла. И что мне теперь делать? Вот и помогаю вам, чем могу.
Мария хлопала дверью и уходила поплакать в огород, одновременно выпалывая сорняки, угрожавшие росту кабачков. Дни шли, о муже не было ни слуху ни духу. Наконец она садилась на велосипед и, вместо того, чтобы отправиться на работу (она была служанкой в семействе Нутти, самом богатом в городе), объезжала округу в поисках беглеца. Ее хорошо знали во всех окрестных забегаловках и пивнушках. «Ваш муж не заходил», – отвечали ей. Или: «Он заглядывал сюда неделю назад со своими приятелями. Все они были пьяны. Да вы не беспокойтесь, рано или поздно он вернется». – «Знаю, – вздыхала она с горечью, – сорная трава всегда пробьется», – и возвращалась домой ни с чем.
Старшие дети осыпали ее упреками.
– Он бессовестный, – говорил Джакомо. – Как ты можешь с ним жить?
– Он мерзавец, – говорила Джемма.
– Он ваш отец, – напоминала Мария.
Андреа следил за ними молча, но в глубине души ненавидел Пьетро даже больше, чем старшие, потому что из-за него страдала мать.
Потом приходил момент, когда на проселке поднимался столб пыли и из него возникал голубой «Форд». Фуль и Долли вприпрыжку мчались к машине, почуяв хозяина. По всей округе разносился мощный голос Пьетро:
– Эй, в доме! Вон из норы! Дед Мороз приехал!
И в самом деле, у него были подарки для всей семьи. Однажды он приволок в дом диван со спинкой, обитый белой замшей. В другой раз привез электрическую швейную машинку. Затем из багажника машины извлекались непромокаемые плащи, сапоги из английской кожи, французский шелковый шарф, духи, фарфоровые сервизы, новый телевизор. Мария подавляла в груди горькие упреки, так как происхождение всех этих вещей было более чем сомнительным, но все-таки радовалась возвращению мужа живым и здоровым. Она сворачивала шею одной из своих драгоценных кур-несушек и готовила праздничный обед. Пьетро раздавал подарки и повествовал о своих подвигах – то ли подлинных, то ли вымышленных.
Он рассказывал, что побывал в опере, слушал «Травиату» или «Богему». Он пускался в рассуждения, анализировал различия между филировкой голоса у Марио дель Монако и Джузеппе Ди Стефано, у Марии Каллас и Миреллы Френи. Он говорил о великих оперных певцах, словно они были его соседями по дому, показывал их фотографии с автографами. Мария ловила каждое его слово, а Джемма за спиной гримасничала и показывала ему язык. Джакомо ел молча. Андреа слушал, не пропуская ни слова. Пьетро опустошал литровую бутыль кьянти и требовал новую.
В конце концов Мария была вынуждена на себе тащить его в спальню, раздевать и укладывать в постель. Джакомо заводил свой дребезжащий мотоцикл и укатывал в город. Джемма садилась на крыльце и курила, Андреа ловил светлячков. Все, кроме отца, чувствовали себя глубоко несчастными.
– Нет, ты послушай, что он вытворяет! Вот свинья! – говорила Джемма, намекая на звуки, доносившиеся из спальни родителей.
– Они занимаются любовью, да? – неуверенно спрашивал маленький Андреа.
– Любовью, как же! Она воет, как кошка в марте, – с досадой отвечала девочка, топча окурок подошвой. – А завтра опять плакать будет.