Ваниль и шоколад
Шрифт:
– Я уж думал, тебя дома нет, – облегченно вздохнул Даниэле.
– Все дело в том, что мне пришлось из спальни спускаться в холл к телефону. Надо будет установить отводной аппарат на втором этаже. В твоем возрасте я скатывалась по этим ступенькам кубарем, а теперь вот начала терять форму, – со смехом объяснила Пенелопа.
– Мама, ты еще долго будешь в отъезде? – спросил Даниэле, прямо переходя к интересующей его теме.
– Здесь еще работы не закончены, а…
– А ты еще не готова. Да, я понимаю, – перебил ее сын.
– Я по
– И папы тоже?
– Конечно, но не так, как вас. Я бы хотела видеть здесь тебя, Лючию и малыша. Я все время о вас думаю. Как вы?
– Вообще-то ничего. Я встал в полшестого, повторил психологию. Сегодня на втором уроке меня обязательно вызовут. Я обязательно провалюсь, но не хочу провалиться с позором. Я уже столько дров наломал… Кое о чем ты даже не знаешь, – признался Даниэле.
– О чем я не знаю? – испугалась Пенелопа.
– Теперь это уже неважно. Мне очень понравилось «все делать правильно», как ты говоришь. Раньше я не понимал, как это здорово. Ну все, пора прощаться, а то я слышу, что в коридоре уже кто-то ходит. Наверно, дедушка.
– Он все еще у вас?
– Он живет с нами. Знаешь, после отъезда бабушки ему очень одиноко. Они с папой хорошо понимают друг друга.
– Я вижу, многое изменилось с тех пор, как я уехала. Меня это радует. Ни пуха тебе, ни пера на экзамене.
– Мама, я люблю тебя. Скорей бы ты вернулась, – сказал Даниэле и повесил трубку.
Захватив свой учебник, он пошел на кухню, открыл балконную дверь и поднял жалюзи. Июньский свет залил все помещение. Пока Даниэле ставил молоко на конфорку, до него вдруг дошло, что вокруг непривычно тихо: Чип и Чоп не завели свой обычный щебет. Он поднял взгляд па клетку. Она была пуста.
Сначала Даниэле подумал, что они улетели, но дверца была закрыта. Потом он увидел на дне клетки два бездыханных комочка.
– Лючия! Лючия, иди сюда! – позвал Даниэле, молотя по двери ванной.
– Десять минут восьмого, а тебе уже не терпится! Ну что ты ко мне пристал? – спросила сестра, распахнув дверь и сердито глядя на него.
– Чип и Чоп сдохли!
– Не говори глупости. Вчера вечером они чувствовали себя прекрасно.
Она уже стала закрывать дверь, как вдруг заметила, что глаза у брата блестят от слез.
– О черт! И кто теперь скажет об этом Луке? – спросила Лючия, прибежав в кухню и убедившись, что птички и вправду мертвы.
– Кто-то свернул им шею этой ночью, – решил Даниэле.
– Не пори чушь. Кто мог сделать такую гнусность?
– Присцилла. Она же только и делает, что жалуется! Самсона она терпит, потому что боится. Она целыми днями твердит, что ей надоели эти birds. Это точно она!
Тут в кухне появился Мими Пеннизи. В руке он сжимал поводок, готовясь вывести пса на прогулку. Эту обязанность дед взял на себя добровольно и исполнял ее охотно. Внуки обменялись прокурорскими взглядами, говорившими: «А вдруг это дедушка?»
– Что происходит? – в полном недоумении спросил Мими.
– Нет, дедушка на такое не способен, – изрек Даниэле.
– Кто-то свернул шею Чипу и Чопу, – объяснила Лючия.
Самсон повизгивал на пороге: он увидел поводок, и ему не терпелось отправиться на прогулку. Дедушка открыл клетку, взял одного попугайчика и внимательно осмотрел.
– Никто не сворачивал им шею, – сказал он. – Возможно, они умерли от разрыва сердца.
– Оба сразу? – недоверчиво спросила Лючия.
– Так бывает. Кто-то из них женского пола. Возможно, сначала умерла она, а он не выдержал горя. Знаете, как называют таких попугайчиков? Неразлучниками. Один без другого жить не может.
– Для Луки это будет страшным ударом, – вздохнула Лючия. – Сначала мама уехала, потом бабушка, а теперь вот попугайчики подохли.
– Не знаю, кто преподнесет ему эту новость, но только не я, – сказал Даниэле. – Тем более что я уже опаздываю.
– Не волнуйся, я сам поговорю с малышом, – успокоил его дед.
Лука воспринял новость внешне спокойно. Он бережно завернул попугайчиков в бумажную салфетку и пожертвовал коробку из-под конструктора «Лего» в качестве гроба. Пока брат и сестра были в школе, малыш организовал похороны: известил своих друзей, живших в доме, договорился с дворником, и тот обещал выкопать могилку на клумбе в глубине двора, под цветущим кустом олеандра. После обеда из подъезда вышла маленькая процессия. Возглавлявший ее Лука торжественно нес обеими руками коробку с бедными попугайчиками. За ним следовали другие дети с приличествующим случаю скорбным выражением на лицах. Даниэле и дедушка Мими замыкали процессию.
Даниэле сочинил по этому поводу короткую песню и спел ее под гитару, пока процессия огибала двор. Лючия отказалась принимать участие в церемонии, которую она назвала «дурацким шутовством», но, услыхав красивый и звучный голос брата, вышла на балкон и простояла там до самого конца похорон. Присцилла спрятала пустую клетку на шкафу в гардеробной.
– Хоть в кухне теперь будет почище, – бормотала она себе под нос.
Лючия промолчала и принялась готовить шоколад.
– В такую жару? – удивилась домработница.
– Лука любит шоколад. Надо же его как-то утешить, – ответила девушка.
Лука выпил шоколад с удовольствием. Мими Пеннизи вдруг вспомнил о своем сицилийском происхождении и многозначительно изрек:
– Если в доме мертвая птица – жди беды.
3
У Андреа было более чем достаточно причин для беспокойства. Его мать все еще была в больнице. В редакции царила напряженность: тиражи упали, и Москати не упускал случая сорвать свое дурное настроение на сотрудниках. Все домашние заботы, в отсутствие Пенелопы, лежали на нем. Но больше всего Андреа терзала ревность. Мысль о том, что жена ждала восемь лет, прежде чем призналась в измене, глодала его изнутри.