Ваниль и шоколад
Шрифт:
– Ты потратилась и на Мухамеда тоже, – едко заметил Андреа, увидев, что Присцилла купила крем для бритья и лезвия, которыми он не пользовался.
– Синьора никогда меня не попрекает по пустякам, – обиделась Присцилла.
– У синьоры есть скверная привычка на все смотреть сквозь пальцы. Ты мне должна восемнадцать тысяч лир, и я вычту их из твоей зарплаты.
– На тебя синьора тоже закрывает глаза, – атаковала его Присцилла, – но ты на нее за это не сердишься!
Этот человек покушался на ее маленькие привилегии, включавшие в себя и мелкие траты на личные
– Ты уволена! – заорал Андреа.
Увидев, что он не шутит, Присцилла испугалась. Она не могла позволить себе потерять работу в доме Донелли. Конечно, все они тут были чокнутые, но все-таки они ее уважали, регулярно платили зарплату, а главное, хорошо относились к ней.
– Синьора меня наняла, и только она может меня прогнать, – сурово ответила Присцилла, пряча свой страх.
Андреа вовсе не хотел ее выгонять. Без нее он был как без рук. Но и потакать сметливой филиппинке он тоже не собирался. Надо показать ей, кто в доме хозяин.
– Поди расскажи это на бирже труда. Тут раздался звонок в дверь.
– Иди открой, – приказал Андреа.
– Да, синьор, – ответила она с широкой улыбкой.
Буря миновала. С облегчением переведя дух, Присцилла решила воздержаться от набегов на семейный бюджет. По крайней мере до возвращения хозяйки.
Из прихожей донесся восторженный вопль Луки.
– Здравствуй, дедушка! – закричал малыш.
Итак, приехал тесть. Андреа пошел поздороваться с ним.
– Ты прибыл как нельзя вовремя. Мне надо съездить к матери. Ты не мог бы немного посидеть с детьми?
Тесть окинул его серьезным взглядом без улыбки.
– Угости меня чашкой кофе и сигаретой.
Мими Пеннизи уселся в кресло прямо в прихожей и посмотрел на носки своих начищенных до блеска башмаков.
– Якобинский террор – побочное дитя Жиронды, – изрек он. И, поскольку зять смотрел на него в полной растерянности, пояснил: – Я пришел к этому выводу в результате углубленного изучения войны в Вандее. Видишь ли, в то время практически велись две войны: одна против монархии, а другая – против оппозиционеров республиканского правительства. Вот отсюда и заговоры, преступления, политические убийства. Врагов видят повсюду. Так рождается извращенная логика, видящая в массовом уничтожении средство разрешения политического конфликта.
– Ты приехал, чтобы рассказать мне все это? – спросил пораженный Андреа.
Мими безутешно покачал головой. Присцилла бросилась в кухню варить кофе. Андреа протянул тестю пачку сигарет.
– Случилось что-то, о чем я не знаю? – через силу выдавил он из себя, чувствуя, что в воздухе запахло дурными вестями.
– Ирена оставила меня, – прошептал Мими.
– Объясни толком, – Андреа, потрясенный, ничего не понимал.
– Вчера после обеда я, как всегда, пошел в библиотеку. Вернулся к ужину. Ее не было дома, и ужина тоже не было. Она позвонила около восьми и сказала: «Меня какое-то время не будет. Не волнуйся». Тогда я стал выяснять, в чем тут дело. Я же не мог не волноваться, ты понимаешь? Она говорит, что много лет приносила себя в жертву, а теперь
Вместо ответа Андреа повел его на кухню. Присцилла, как раз в этот момент ставившая на стол кофейные чашки и сахарницу, шепнула ему:
– Так я больше не уволена?
– Живо марш стелить постели, – рявкнул Андреа.
– Я понятия не имел, что она годами приносит себя в жертву, – продолжал Мими. – Мне казалось, что я отдаю ей все, что у меня есть, хоть это было не так уж и много. Очевидно, я ошибался. Как ты думаешь, неужели ей пришлось многим пожертвовать ради меня?
– Ты же знаешь, у меня с Иреной никогда не было взаимопонимания, – уклонился от прямого ответа Андреа.
Ему не хотелось делиться с тестем своим подозрением, теперь превратившимся в уверенность: его теща сбежала из дому с Ромео Оджиони. Пенелопа давным-давно заметила, что это решение носится в воздухе, и даже ему сказала: «Моя мать и Оджиони любят друг друга больше двадцати лет. Когда-нибудь бедный папа останется в одиночестве».
– Думаешь, она вернется? – спросил Мими.
– Ты меня спрашиваешь? Разве ты не видишь, что произошло со мной?
– Моя дочь подала Ирене дурной пример, – вздохнул Мими, не знавший, как объяснить поступок жены.
– Обычно бывает наоборот. Твоя дочь утверждает, что я подаю скверный пример твоим внукам, – возразил Андреа.
– Женщины! Кто их поймет? – проворчал Мими, вращая ложечкой в кофейной чашке.
4
Мария Донелли чувствовала себя значительно лучше. Опираясь спиной о гору подушек, поставив на колени поднос, она с аппетитом поглощала какую-то густую темноватую кашицу.
– Это яблочное пюре, – объяснила она сыну. – Хочешь?
Андреа покачал головой. Он поговорил с заведующим отделением, и тот заверил его, что общее состояние больной не внушает опасений.
– Она не испытывает боли, поверьте мне, – сказал врач. – Сердечная недостаточность под контролем, рука, конечно, доставляет неудобство, но постепенно она приспособится.
Мария отодвинула тарелку.
– Я устала. Помоги мне лечь!
Андреа устроил ее поудобнее. В палате кардиологического отделения стояло всего две койки, причем вторая была пуста. Они могли поговорить без помех.
– Мне не нравится лежать в больнице. Вот если бы Пенелопа хотя бы навещала меня! – вздохнула Мария.
– А меня тебе мало?
– Жена тебя бросила. Так?
– Откуда ты знаешь? – удивился Андреа.
– Во сне видела. А может, мне птичка насвистела, – хитро усмехнулась Мария.
Андреа смотрел на нее в растерянности. Сознает ли его мать, что говорит?
– Сегодня утром перед школой заходил Даниэле. Смотри, что он мне принес, – продолжала она, указывая на образок, стоявший на тумбочке.
Андреа взял в руки изображение благословляющего Христа в длинном белом одеянии с ранами на руках и на ногах. На подоле одеяния его сын написал фразу, поразившую его до глубины души: «Люблю тебя, Иисус».