Ваниль и шоколад

Модиньяни Ева

– Почему я об этом ничего не знала? – безжизненным голосом повторила она вопрос.

Мортимер нетерпеливо пожал плечами.

– Что, по-твоему, я должен был сделать? Позвонить тебе или написать, что я болен? И что бы ты сделала? Слезы мне не нужны. Жалость меня раздражает. Правда отнимает последние силы. Ты же знаешь, как я люблю жизнь, моя дорогая Пепе.

Пенелопа закрыла лицо руками, словно заслоняясь от страшной правды.

– У меня были трудные дни, – продолжал Мортимер. – Я довел себя до того, что сумел возненавидеть самых дорогих

мне людей: мать, брата, племянников, коллег. Все они считали своим долгом меня утешать. Некоторые даже сегодня пытаются меня убедить, что ничего страшного не происходит. Меня бесит ложь.

Пенелопа порывисто обняла его. Ее глаза блестели от непролитых слез.

– У смерти друзей нет. Я скрыл от тебя правду, не хотел, чтобы ты знала. Но потом ты мне позвонила и сказала, что хочешь меня видеть. Я хотел тебе сказать, что не стоит, но проявил слабость и уступил. Я счастлив вновь тебя увидеть, – признался Мортимер, прижимая ее к себе.

– Любовь моя, – прошептала Пенелопа. – Ведь я собиралась сказать тебе, чтобы ты меня больше не ждал, чтобы обзавелся семьей. Я за тем и приехала. А теперь я думаю: если бы мы тогда не расстались, может быть, ты и не заболел бы.

– Ну, эта родинка была у меня задолго до того, как мы познакомились. Я никогда не обращал на нее внимания. Нет, я не хочу, чтобы ты мучилась чувством вины, это тупиковый путь. И на этот раз я не смогу подставить тебе плечо.

Наступил вечер, поднялся свежий ветер, грозивший принести новую порцию дождя. Чай остывал в чашках. Пенелопа поежилась.

– Пойдем в дом, – предложил Мортимер.

Они вошли в большую гостиную, где Чезира выставила на стол большое блюдо с черешнями.

– Из нашего сада, – сказал Мортимер. – Хочешь?

– Возможно, позже. Сейчас мне хотелось бы отдохнуть, – ответила Пенелопа, внезапно почувствовав себя страшно усталой.

– Если хочешь переодеться, в спальне тебя ждут твои вещи. Мы все сохранили, – сообщил он.

– Все эти годы… – ахнула она, не закончив фразы.

– Я все не терял надежды, что ты вернешься, – пояснил Мортимер. Он попытался улыбнуться, но улыбка превратилась в страдальческую гримасу.

Мучительная тоска охватила Пенелопу. Мысль о возвращении в Чезенатико показалась ей нестерпимой.

– Как ты думаешь, нельзя ли мне здесь переночевать? – нерешительно спросила она.

– Я очень на это рассчитывал, – с улыбкой ответил он.

Пенелопа прошла в спальню. В обстановке ничего не изменилось с тех пор, как она была здесь в последний раз. Повсюду тот же безупречный порядок, тот же аромат духов, в шкафу были аккуратно развешаны немногие оставленные ею платья. Оставшись наконец одна, Пенелопа разразилась слезами. Ей необходимо было выплакаться. Потом она вошла в ванную и увидела ванну с гидромассажем. Это было нечто новое. Она наполнила ванну водой, разделась и погрузилась в маленькое море кипящих пузырьков.

– Вода, которая шипит, – проговорила она вслух, вспомнив киоск с газировкой у входа в летний кинотеатр «Арена» в Чезенатико.

Когда ей было шестнадцать, в июле и августе она подрабатывала в этом киоске – к крайнему неудовольствию бабушки и под тяжкие вздохи Ирены. Прежде чем войти на открытую площадку перед экраном, дети протягивали ей купюру в пять тысяч лир и просили: «Пепе, дай нам бутылку воды. Той, которая шипит». Это звучало солиднее, чем просто «газировка».

В те годы она и ее подружки часто спрашивали себя, что их ждет в будущем.

– Я буду настоящей дамой, как моя мама, – говорила София.

Это означало, что она надеется удачно выйти замуж, жить по-прежнему на улице Капуцинов, проводить свои дни за игрой в гольф, а вечера – за игрой в бридж.

Доната разрабатывала свои планы, полагаясь на звезды.

– Я выйду замуж за человека, который будет достойным отцом моим детям, и открою астрологическое бюро. У меня будут солидные клиенты, я буду жить припеваючи.

А Пенелопа вздыхала:

– Я бы хотела всегда быть влюбленной.

В то время ей было меньше лет, чем теперь ее дочери Лючии.

Она вышла из ванны. В шкафчике на стене обнаружились увлажняющие кремы для тела и для лица. Пенелопа торопливо высушила волосы, переоделась в голубые полотняные брюки и белую шелковую блузку и вернулась в гостиную. На террасе хлопотала Чезира, убирая со стола чайную посуду. В небе сгущались грозовые облака.

– Доктор пошел отдохнуть, – объяснила она.

– Но уже пора ужинать, – возразила Пенелопа.

– У него был трудный день. В последнее время он быстро устает, – покачала головой верная служанка. – У меня на плите готовятся овощной суп и оладьи из кабачков. Помню, они вам нравились. Захотите поужинать, только скажите мне, синьора.

– Я подожду, пока доктор встанет, – сказала Пенелопа, усаживаясь в кресло.

Ей казалось, что она видит страшный сон. На этот прекрасный замок, где когда-то она проводила часы счастья, опустилась тень смерти.

– Вы даже черешен наших не попробовали. А ведь Тито собирал их специально для вас, – упрекнула ее служанка.

– Мне очень жаль, но я не могу проглотить ни одной, – извинилась Пенелопа.

– Я вас понимаю. Но сегодня вы здесь, и он счастлив. Моя синьора почти всегда с ним, друзья часто его навещают, но мне кажется, ему от этого только хуже, – добавила Чезира уже на пороге.

Пенелопа увидела сыплющий за окном частый дождь и кожей ощутила ледяное дыхание одиночества. «У смерти друзей нет», – сказал ей Мортимер. Жестокие слова, но в них была правда. Она яростно ударила кулаком по подлокотнику кресла. Это был жест отчаяния. Примириться с жестокой реальностью ей было не по силам.

Покинув гостиную, она вошла в комнату Мортимера и тихонько прикрыла за собой дверь. На ночном столике горела лампа. Он спал. Она на цыпочках подошла к постели. Из-под белоснежной простыни выглядывала обнаженная рука – все еще красивая.