Ванька 8

Куковякин Сергей Анатольевич

Наскоро перекусили и батальоны стали строиться. Вынесли полковое знамя. Было оно в руках опять же у великана Василия Сабанцева. Он встал впереди построения первой роты, его окружили солдаты с красными знаменами. За знаменщиками заняли своё место музыканты с инструментами, что были подарены нам жителями Парижа.

Представители от солдатских комитетов пошли приглашать офицеров на демонстрацию. Некоторые, я в том числе, согласились.

Ну, двинулись…

Роты шагали не сбивая шага, музыканты играли марш.

За оркестром следовали

стрелки, за стрелками — пулеметчики. Все до единого пулеметы были сейчас здесь, ни одного в оружейных комнатах не было оставлено. За пулемётчиками вышагивали минометчики. Колонну замыкали четыре походные кухни. На первой гордо восседал Харлашка.

Я шёл вместе со стрелками.

За лагерем был хороший большой ровный плац, там и планировалось провести митинг.

Линейные встретили нас за лагерем и проводили на отведенное место. Вслед за первым, подошли второй и третий батальоны. Полк выстроился перед импровизированной трибуной — крестьянской арбой. На неё взобрался председатель полкового комитета и поздравил всех с Первым мая.

Затем говорили представители от батальонов. Они проклинали тёмное прошлое, в солдатские ряды летели слова о новой, счастливой и радостной жизни. Почти каждый из выступающих требовал отправки бригады обратно домой. Навоевались де тут, пора и в Россию.

Эти слова вызывали согласные крики и аплодисменты.

Аплодировали и французы, что пришли из соседних деревень. Откуда они про демонстрацию и митинг узнали? Кто-то из солдат им об этом сообщил?

Глава 19

Глава 19 Болезнь

Май во Франции выдался тёплый.

Ну, хоть что-то хорошее…

Дисциплина в лагере падала, солдатские комитеты чуть ли не ежедневно заседали.

— Пусть сами воюют!

— За три года по горлышко навоевались.

— Домой, домой пусть отправляют!

Это и подобное приходилось мне слышать, когда я проходил мимо барака, который облюбовали комитетчики для своих собраний.

Что в России?

Французским газетам я не верил, да в них и про русские события почти не писали.

Полковой комитет принял решение отправить делегацию в Россию. Пусть съездят, всё своими глазами посмотрят, ушами — услышат, а затем вернутся и всю истинную правду нам расскажут.

— В Петербурге сообщите о нас. Всё как есть и подробно. Пусть домой вывозят.

Так было сформулировано задание делегации.

Выбранные от полка на поезд сели, ручками остающимся помахали и больше их никто не видел. Как в воду канули.

Кстати, полковым комитетом мне было предложено войти в состав делегации, что в Россию отправлялась. Комитет — пока власть неофициальная, но я-то знал, чем через несколько месяцев дело повернётся. Вслед за одной революцией последует другая, Временное правительство будет низложено и к власти придут большевики.

Всё поменяется и начнётся новая жизнь.

Ещё и Никифор Федорович в ту же дуду

дул.

— Что там, в Петербурге, солдатики плохо насмотрят, куда их пустят… Тем более, Лохвицкий своё согласие на отправку делегации дал. С большим скрипом, но согласился.

Я уже собираться начал, старшему фельдшеру дела передавал. Тут и заболел. И до меня испанка добралась.

Во Франции болели. В бригаде — тоже. Вот и я не уберегся.

Хоть я и максимально старался сокращать контакты с окружающими, но у меня лазарет полон больных был. От кого-то и подхватил эту заразу.

Весь день как варёный ходил, к вечеру мышцы у меня заломило, на свет стало смотреть больно, температура поднялась.

Мля…

Десяток-другой шагов пройду — стою и отдыхаю. Силы из меня как насосом выкачали.

Рязанцева, что чай ко мне пришёл попить, я за порог выставил.

— Никифор Федорович, я, похоже, приболел. Лучше со мной сейчас рядом не находиться.

Интендант повздыхал, у двери потоптался, но внял моему совету.

— Выздоравливайте, Иван Иванович. Последний доктор в полку Вы сейчас…

Да, последний. Что-то не спешило руководство бригады медицинскую службу полка пополнять. Не до нас им, похоже, было.

Так, ещё и кашель у меня начался, сердце бешено забилось…

Похоже, не еду я в Петербург…

Какое там, похоже. Точно — не еду…

Ночью спал-не спал. Мление, как моя бабушка говорила, у меня было. Казалось, что домой я вернулся, рассказываю, что со мной произошло, а все только руками разводят, головами качают. Вот, чудеса какие…

То, снова я в Карпатах. Сортирую раненых, перевязываю, оперирую…

Утром очнулся — вся нижняя рубашка сырая, подушку — хоть выжимай.

Еле-еле на ноги встал, воды напился.

Посидел, в окно попялился.

Тихо ещё, лагерь спит, птички поют. Не одному мне не спится.

Дымком потянуло. Это, наверное, Харлашка свою полевую кухню раскочегарил.

Посидел, посидел и снова я прилёг.

Плохо мне, буду болеть, и пусть весь мир подождёт.

Три дня мне, то лучше, то хуже было. Затем — отпускать начало. Скорее всего, не испанка у меня была, или — испанка, но переболел я ею не типично. Мой организм не такой, как у окружающих. Если точнее — его защитные силы. Не первый раз я уже замечаю, что болею тут я не как все.

Пока болел — не курил даже, а тут вышел из барака, пару затяжек сделал — в сторону меня повело, голова чуток закружилась.

Может, бросить?

Нет, на войне без курева — совсем плохо. Ещё в японскую, даже те солдаты, что до армии дома в деревне и не куривали, на позиции начинали смолить по-черному.

— Уехала делегация? — такой мой первый вопрос после болезни Рязанцеву был.

— Уехала, Иван Иванович. Три дня как…

Вот, не заболел бы я, вся моя жизнь иначе повернулась. Своими глазами бы октябрьские события увидел, если, конечно, как дезертир не арестован был. Сейчас дальше во Франции я остаюсь…