Ванька 8
Шрифт:
— Не хотим воевать с рабочими и крестьянами Германии и Австро-Венгрии…
— Не желаем поддерживать Временное правительство!
— Незачем нам тут воевать, нечего здесь защищать…
Несознательных — больше. Их голоса громче звучат.
— Нечего бояться. Не отдадим винтовки и пулемёты. Они нашей кровью под Бремоном и Курси политы. Не сдадим их, а с ними в Россию и вернёмся. Пригодятся они ещё нам. Братья наши расплатились жизнями за эти винтовки…
Мнение несознательных в солдатском комитете
— Отбили мы телеграммы Временному правительству, в Совет рабочих и солдатских депутатов, французскому правительству и командующему фронтом с требованием о немедленном возвращении нас в Россию.
Так сообщил мне один из моих фельдшеров, что входил в солдатский комитет. Он, кстати, относился к несознательным.
— Теперь ответа ждём.
Фельдшер в воздухе пальцем покачал. Был он горд. Вот де, что мы сейчас сделали.
— Думаете, ответят? — что-то у меня такой уверенности не было.
Хорошо ли эта затея кончится?
Временное-то правительство за войну. Французское правительство и командующий фронта тоже не в восторге от такого решения солдатского комитета будут.
— Куда им деваться… — улыбнулся фельдшер. — Мы — сила.
Не только я, но и все роты были поставлены в известность о телеграммах. В штаб бригады комитет тоже сообщил о своих действиях.
В ротах решение комитета подержали, а в штабе за голову схватились.
Получалось, что солдаты совсем из подчинения вышли. Сами решают — воевать или не воевать им.
Мне как-то всё это тревожно стало. Мы тут одни, кругом — чужие…
Наше желание возвратиться домой никому не интересно.
Прошёл июнь. От Временного правительства ответа на телеграмму не было. Промолчало и французское правительство и тем более — командующий фронтом. Может от него в штаб и был ответ, но для нижних чинов он ничего не соизволил написать.
Штаб и комитет ежедневно заседали. Солдаты почувствовали безвластие. В лагере усилилось пьянство, дисциплину никто не соблюдал.
У меня в лазарете тоже было не всё ладно. Больные солдаты без моего разрешения могли прекратить лечение, уйти к себе в казарму или вообще в местечко, что было расположено рядом с лагерем.
Рязанцев жаловался, что с его склада воруют всё, что под руку попадёт. Пропадают продукты, обмундирование. Особенно его печалила пропажа сапог.
— Скоро голые полки у нас останутся. Всё тащат…
Были честные солдаты, но их действия погоды не делали.
Как-то я выбрался в местечко около нашего лагеря. Лучше бы и не ходил туда. Толпы солдат, многие из них навеселе, разгуливали по улицам, переходили от одного погреба к другому, пили без удержу вино и коньяк…
Местных жителей, на мой взгляд, это устраивало. За выпивку и закуску солдаты платили, особого внимания на цены не обращали.
Однако, не
Глава 26
Глава 26 Представитель из Петрограда
В первых числах июля в наш лагерь прибыл представитель Временного правительства из Петрограда.
Ну, так мне Рязанцев сказал. Сам я его не видел — в лазарете был. Работал.
Представитель сразу же проследовал в штаб и несколько дней из него носа не показывал — совещался в руководством. Что они там решали — неизвестно. Бригадного интенданта на совещания не допускали. Не относился он к высшему руководству бригады. Ну, а у меня больше источников новостей из штаба и нет.
На третий день прибывший соизволил посетить солдатский комитет и договорился о часе и дне общего собрания солдат экспедиционного корпуса, что были сейчас в Ля-Куртин.
— Толстый, голова и лицо чисто выбриты, — так описал мне представителя мой фельдшер, что входил в комитет. — Важный, с тростью.
Ну, толстый и толстый, какая разница…
Все роты должны были явиться на собрание в полном вооружении со своими командирами.
— Ну, хоть посмотрим на них, давно не видали…
Так нижние чины про своё руководство говорили. Действительно, офицеры давно уже в ротах не показывались. Даже те, «революционные», что не так давно в лагерь прибыли. Поняли они, наверное, что с нашими солдатиками каши не сваришь.
К назначенному времени солдаты собрались, ротами выстроились. Всем хотелось узнать, что в России творится и что там с возвращением домой.
— Скоро, поди, детишек увидим… — можно было услышать в солдатских рядах.
Я свой лазарет на фельдшера оставил и тоже сейчас на плаце стоял.
— По-новому и радостно сейчас в России живут, вот пусть и всё расскажет. — мой фельдшер, что входил в солдатский комитет, рядом со мной место занял и шею вытягивал, высматривал прибывшего к нам представителя из Петрограда.
Наконец он и появился. С опозданием больше чем на час.
Лет пятьдесят. Среднего роста. Очень тучный, как фельдшер и говорил. В черном фраке. В правой руке — фетровая шляпа, в левой — трость с большим серебряным набалдашником.
Офицеры наши плечи расправили, на всеобщее обозрение кресты и медали выпятили, что за французские бои получили. Я что-то без наград пришёл, не знал, что тут так всё торжественно.
Солдаты же иронические словечки насчёт представителя начали отпускать. Не понравился он им.