Ванька-ротный
Шрифт:
— А кого, собственно, преследовать. Двое пленных остальные перебиты. Вот у лейтенанта один через окно удрал. Рязанцев молча сплюнул на пол и отошел к двери. Лейтенант просунулся вперед, нагнулся над Черновым и стал нашептывать ему что-то на ухо.
Хорошо, что мы держали его в стороне, подумал я. Он об ящике шнапса ничего не знает. А то бы нам было с этим свидетелем хлопот.
— Командир дивизии запрашивает нас о ходе операции, а мы ничего ему не можем сказать. Тебе капитан это так не пройдет. Мы сидим здесь как дураки и ничего не можем доложить.
— Вы знаете, что вдоль всей немецкой проволоки навешаны мины. Я не мог в темноте рисковать жизнями солдат.
— А как ты сам прошел?
— Где прошел один там другие могут подорваться (запросто). Я посмотрел на них. Они были выспавшись, позавтракали и начисто побриты. А у нас глаза липнут к щекам. Хорошо, что они не знают о ящике шнапса.
— После взятия опорного пункта мы дали в вашу сторону две зеленых ракеты. А то, что ваши наблюдатели прозевали их, я не виноват! Опорный пункт взят! Сколько ушло на это времени, это дело наше! Мы могли брать его двое суток или вообще не взять. Звоните в дивизию и докладывайте о деле. Солдат и командиров взводов надо представлять к награде. Вот список (представленных и) наиболее отличившихся. А обо мне можете не беспокоиться. Я и без медали вашей вшивой как-нибудь обойдусь. Себя не забудьте! Часа через два немец опомнится. Многие, что сидят на высоте, до наград не доживут. … Я положил на стол список представленных к награде и вышел на волю. Вслед за мной вышел из блиндажа начальник штаба майор Денисов. Он подозвал связных, стоявших около блиндажа и послал их в батальон с приказом пехоте занять Бондари. Чернов оказался тоже наверху.
— Вот что капитан! — обратился он ко мне — Нужно срочно пока не оправился немец овладеть отдельно рощей около деревни Уруб. Смотри сюда! Показываю по карте!
— Здесь у немцев батарея на прямой наводке стоит, — сказал я и покачал головой. — Вот майор Денисов свидетель. Восемь разведчиков против десятка орудий, которые стоят на прямой наводке! Как ты думаешь? Не смешно? Что-то я за всю войну такого не слыхал, чтобы десяток разведчиков уничтожили батарею самоходных орудий, причем днем у всех на виду. Я согласен пустить людей и сам лично пойду при одном условии — ты и командир полка будете идти рядом со мной. Ни ты, ни он из блиндажа носа не высунете. Вы же немецкую шрапнель никогда не нюхали.
— Ладно иди, капитан — сказал примирительно Денисов.
— На войне ценятся те, кто действует не рассуждая, — услышал я (фразу сказанную мне) вдогонку голос Чернова. Я замедлил шаг и обернулся.
— Я с сорок первого с ротой на немцев ходил. Тогда не рассуждал, думал так надо. А потом оказалось, что я на прохвостов работал. Кишка тонка у вас накрыть артиллерию немцев. А солдатская жизнь вас не волнует. Чужими руками жар хотите загребать! Я повернулся и пошел на высоту. Пока я вел с Черновым разговоры, Рязанцев ушел на высоту (допивать оставшийся шнапс). Он с ребятами допил бутылки (оставшиеся в ящике), ему надоело сидеть перед зеркалом и он решил погулять с гармошкою по высоте. Пока полковое начальство организует саперов на разминирование проходов, пока пехота явится на высоту, пока в разведку придет распоряжение прочесать лес, они успеют погулять.
(прогуляться по разбитой деревне). Видно приятно было Рязанцеву вспомнить, (что вот так когда-то с своей) что ходил в молодости он под гармонь вдоль деревни и драл песняка.
— Бывали дни веселые, гулял я молодец. Не знал тоски кручинушки, был вольный удалец…
— Рязанцева ранило! — запыхавшись, выпалил, бежавший мне на встречу разведчик (связной).
— Тяжело? — спросил я.
— На ноге пальцы оторвало!
— Где же это его угораздило?
— Они товарищ гвардии капитану немецкой гармошкой по деревне решили пройтись! Взялись под ручки, и целым гуртом песни горланили. Немец из миномета по ним (дал) саданул. Когда я пришел на опорный пункт в Бондари, Рязанцев сидел на лавке и держал перевязанную ногу на весу. Через наложенный бинт сочилась свежая кровь. Рязанцев был бледен, но совершенно спокоен. Сенько доложил:
— Взял нож и отрезал пальцы, которые у него болтались на мясе. Выпил полбутылки шнапса и велел послать связного к вам, вас найти. Так мол и так! Отправляюсь в медсанбат. Сенько за себя оставляю!
— Отбери, Сенько, четырех самых здоровых ребят. Положите его на палатку и мигом к старшине доставьте! Передайте старшине, пусть сам его в медсанбат отвезет.
— Ну как Федор Федорыч, ты со мной вполне согласен?
— Я согласен! Только пусть мне пару бутылок в дорогу дадут. В карманы заткнут. Он хотел чтобы его поскорей отправили в тыл к старшине. Я думал, что он спешит в медсанбат на перевязку. (А как выяснилось потом он на сутки задержался у старшины. Старшина, конечно, расстроился и расстарался, достал флягу спирта и на закуску нарезал сала). А он, как потом выяснилось, решил опохмелиться и поспать до утра, у старшины. Старшина достал из запасов флягу спирта, сала на закуску, и Рязанцев изрядно выпив, провалялся у старшины до самого вечера. Он знал наверняка, что попади он сразу на перевязку в медсанбат, ему бы в горло ничего не попало. Вечером он еще поднабрался и только утром через сутки отправился к врачам. У него уже были признаки гангрены. Вот собственно и вся история. На этом и кончилась наша совместная служба.
Потом летом сорок четвертого, я разыскал его в госпитале на улице Радио. Я лежал тогда в госпитале на ул. Осипенко. И когда я стал понемногу ходить, я поехал на улицу Радио к Рязанцеву. Встреча была шумной, но не особенно радостной. Рязанцева вскоре вызвали на осмотр к врачам. Ждать его я не мог и мы расстались. Когда я стал ходить, я заехал еще раз в госпиталь, но его там уже не оказалось. При первом посещении я оставил ему свой московский адрес, но писем от него не получал. В общем Рязанцев запустил свою ногу. У него пошла гангрена. Ногу отняли сначала ниже колен, а затем отрезали выше. Больше мы с Федор Федорычем никогда не виделись. На Рождественке у жены он жить не стал, по выписке из госпиталя куда-то уехал.
Я много раз справлялся через Мосгорсправку, но мне каждый раз отвечали, что адресат в Москве не значится.
Глава 44. Февраль 1944 года
После отъезда Рязанцева в госпиталь полковая разведка осталась без командира взвода. Пополнение из госпиталей, из курсов, но никто из них идти в полковую разведку идти не хотел. Разведка дело добровольное, тут приказным порядком ничего не сделаешь. После февральских боёв на передовой ….. лишь те сотни солдат ….. Участок фронта на котором мы занимали оборону … метров в общем майор Бридихин, хоть и назывался командиром полка, а фактически командовал неполной ротой, к ней бы солдат, чем в обычной школе укомплектованной по военному времени роты. На войне часто бывает, с утра солдаты в полку есть, а к вечеру их не стало. С утра их в роте сотни, а к вечеру их десятка не насчитаешь…. Сунь сейчас эту сотню вперед и тотчас никого не останется. Командиру полка остаться без солдат …. нельзя … А в резерве ты не хозяин, и ни Манькиной сиськи …
Эту мысль полкового подхватили тут же комбаты. Приказали командирам рот беречь своих солдат |и без предварительной разведки полковыми разведчиками не куда не соваться|. За потерю каждого солдата будут строго спрашивать! Мы с Сергеем вышли из штаба и пошли на передовую. На полпути от переднего края в стороне от тропы находилась землянка комбата. Около неё небольшая группа солдат и топтался комбат. Я посмотрел на него и решил (подумал), что он кого-то дожидается. Около него стояли связные (солдаты) из роты и ординарец с автоматом наперевес (на плече). Может в роту собрались идти, подумал я. Только мы поравнялись с ними, слышу немецкие снаряды летят.
— Ложись! — истошно закричал комбат и бросился (стремительно) в проход землянки. Солдаты, стоявшие около него, |покатились вслед за ним в поход землянки| повалились на землю. Снаряды прошуршали низко над головой и урча пошли куда-то дальше (тылы, нашим полковым тыловикам тоже иногда доставалось). Звуки утихли и я услышал голос комбата. Мы с Серегой продолжали |идти дальше| свой путь по тропе.
— Гвардии капитан подойди!
— (Можно вернее поговорить) Хочу поговорить с тобой!