Варфоломеевская ночь
Шрифт:
Мы оказались между двух огней. Я окинул взором нашу голую мансарду, с ее покатым потолком, в надежде найти какое-нибудь оружие, кроме моего кинжала. Но все было напрасно; в ней ничего такого не оказывалось.
— Что вы будете делать? — прошептала мадам де Паван, обводя нас испуганными глазами.
Круазет дернул меня за рукав, прежде чем я успел ответить, и указал на большую кровать с занавесями.
— Если они увидят нас в комнате, — сказал он тихо, — когда еще не все вошли, то наверное подымут тревогу, лучше спрячемся пока там. Когда они
Он коснулся рукой своего кинжала. На лице его было напряженное, решительное выражение. Я понял его.
— Мадам, — сказал я быстро, — вы не выдадите нас?
Она покачала головой. Глаза ее просветлели и бледность пропала. Это была настоящая женщина. Сознание, что она теперь была защитницей других, заставило ее забыть о своем собственном страхе.
Шаги приблизились к двери, и мы услышали шум ключа, вставляемого в замок. Но прежде, чем его открыли, — на наше счастье ключ трудно поворачивался в замке, — мы все трое успели вскочить на кровать и притаились, согнувшись как попало, в алькове у ее изголовья, где занавесь скрывала нас от стоящих у дверей.
Мое место было сбоку и через щелку я мог разглядеть все происходившее в комнате. В нее вошло трое, и среди них — женщина. Видама не было, и я стал дышать свободнее; но побоялся сообщить о своем открытии моим товарищам, опасаясь, чтобы в комнате не услышали мой голос.
Первой вошла женщина, закутанная в длинную накидку с капюшоном на голове. Мадам де Паван бросила на нее подозрительный взгляд, и потом, к моему изумлению, кинулась к ней на шею, перемешивая свои рыдания с радостными восклицаниями:
— О, Диана! Диана!
— Бедняжка, — отвечала незнакомка, гладя ее волосы и лаская. — Теперь ты в полной безопасности!
— Вы пришли за мною?
— Конечно, — отвечала веселым голосом Диана, продолжая ласкать ее. — Мы пришли, чтобы доставить тебя к твоему мужу. Он повсюду искал тебя. Он просто убит горем, моя малютка!
— Бедный Луи! — воскликнула жена.
— Да, бедный Луи! — повторила ее избавительница. — Но ты скоро увидишься с ним. Мы только в полночь узнали, где ты скрываешься. Этим ты обязана господину монаху. Он первый принес мне известие и предложил сопровождать меня к тебе.
— И возвратить потерянную сестру, — сказал с льстивой улыбкой монах, делая шаг вперед.
— Это был тот самый монах, которого два часа тому назад я видел вместе с Безером. Мне теперь, как и раньше, было противно его бледное лицо. Несмотря на то доброе дело, в котором он по-видимому участвовал, я с раздражением смотрел на сжатые, высохшие губы, на это напускное смирение и на его коварные глаза.
— У меня давно не было такой приятной заботы, — добавил он, видимо, стараясь подкупить несчастную женщину.
Но, кажется, мадам де Паван питала к нему такие же чувства, как и я. Она вздрогнула при звуке его голоса и, высвободившись из объятий сестры, отступила назад. Хотя она и поклонилась ему после этих слов, но движение это было холодно.
Я взглянул на лицо сестры. Оно поражало своей красотой… Я еще никогда не видел таких удивительных глаз, такого рта и таких чудных золотистых волос. Даже сама Кит показалась бы некрасивой рядом с ней; но лицо это моментально приняло жестокое выражение. Минуту тому назад, они были в объятиях друг друга. Теперь стояли врозь, и какое-то чувство холодности и недоверия пробежало между ними. На них как будто упала тень монаха и разъединила их.
В этот момент из темноты выступил еще один человек. До сих пор он стоял в молчании у самых дверей: простой на вид, скромно одетый, человек лет шестидесяти, с седыми волосами.
— Я уверен, — воскликнул он, и голос его дрожал от волнения и, может быть, от страха, — ваше сиятельство пожалеет, что оставили мой дом! Поверьте мне! Вы были здесь в полной безопасности. Мадам д’О сама хорошенько не сознает, что она делает; иначе она не уводила бы вас отсюда. Она не сознает, что делает!
— Мадам д’О! — воскликнула прекрасная Диана, причем глаза ее метали молнии на провинившегося и голос ее был полон надменного негодования. — Как смеешь ты, презренный, произносить мое имя?
Монах подхватил ее слова.
— Да, презренный! Действительно презренный, жалкий человек! — повторил он медленно, протягивая свою длинную, сухую руку и положив ее, точно это были когти хищной птицы, на плечо буржуа, который даже вздрогнул при этом прикосновении. — Как смеешь ты… или подобные тебе… вмешиваться в дела дворян! Разве они могут касаться тебя? Я вижу, горе висит над этим домом, Мирпуа! Большое горе!
Несчастный задрожал при этой скрытой угрозе! Лицо его покрылось смертельной бледностью; губы его тряслись; он стоял, как очарованный, под взглядом монаха.
— Я верный сын церкви, — бормотал он, но его голос дрожал и слова были едва слышны. — Все меня знают таким! Вряд ли кто лучше меня известен в Париже!
— Люди познаются по делам их! — отвечал монах. — Ныне наступило время, — продолжал он, возвысив голос и подняв руку с какой-то торжественностью. — Ныне настал день спасения! И горе отщепенцам, Мирпуа! Горе всем тем, кто, взявшись за плуг, оглядывается назад, в сегодняшнюю ночь!
Несчастный человек совсем был подавлен этими грозными обвинениями; между тем мадам де Паван взглядывала по очереди то на того, то на другого, и, казалось, в своей ненависти к монаху, готова была взять сторону Мирпуа и простить его вину.
— Мирпуа говорил, что он может все объяснить, — проговорила она нерешительным голосом.
— Мирпуа, — сказал мрачно монах, — ничего не может объяснить! Ничего! Пусть только он попробует объяснить!
И действительно Мирпуа не произносил более ни слова.
— Идем, — сказал монах повелительным голосом, обращаясь к пришедшей с ним даме, — наша сестра должна следовать за нами. Нам дорога каждая минута.
— Но что… что это значит, — спрашивала нерешительно мадам де Паван. — Разве еще грозит опасность?