Варфоломеевская ночь
Шрифт:
— Всех?
— Нет, только зачинщиков, их капитанов и полковников. Остальные разбегутся сами.
Генрих в восхищении глядел на мать, поражаясь ее тонкому уму и умению сделать соответствующие выводы.
— Жаль, что я не додумалась до этого раньше, — произнесла Анна Д'Эсте, — с гугенотами было бы навсегда покончено.
— Почему?
— Потому что у нас нет времени.
— Но ведь еще не поздно и они все здесь, у нас под рукой.
— Они по всей Франции и, прежде чем начать такое мероприятие, надо было уведомить все города об общем деле во главу Божию и назначить дату.
— Но… матушка… ведь вы говорили только о зачинщиках, а по вашим словам выходит, что вы хотите истребить их всех.
Анна улыбнулась и покачала головой:
— Кажется, я забылась, настолько эта мысль захватила меня. Ты
Она замолчала и задумалась. Гиз терпеливо ждал, не сводя с нее глаз.
— Что вы хотели сказать, матушка?
— Только то, что в нашем распоряжении народные массы — злобные, ненавидящие, воинственно настроенные и фанатичные до умопомрачения. А так как каждый вождь протестантов будет защищаться и при нем будут его люди, которые наверняка убьют при этом не одного горожанина, то…
— То все произойдет стихийно, само собой! — обрадованно вскричал Гиз. — И стоит кому-то подать клич к избиению, как их уже будет не остановить!
— Да, сын мой. И ты должен быть в первых рядах. Твой призыв воодушевит их на ратные подвиги во славу Господа и веры.
— Браво, матушка! Я всегда восхищался вашим тонким умом и проницательностью; сегодня вы превзошли себя.
— Недаром в наших жилах течет кровь французских королей, ибо я являюсь внучкой Людовика XII по Орлеанской ветви династии Валуа. Однако и совсем не устраивать покушения на адмирала тоже нельзя, — назидательно молвила Анна. — Она может заподозрить нас.
— В чем?
— В том, что мы задумали всеобщее избиение.
И опять Гиз смотрел на нее моргая, не улавливая смысла сказанного.
— Не понимаешь?
— Нет. Как же она узнает?
— Очень просто. Смерть адмирала вызовет испуг и брожение в рядах гугенотов, они станут осторожны и быстро начнут разъезжаться по имениям. Живой же адмирал не внесет никакого разброда в их ряды, и вот тогда она догадается, что именно из этих соображений мы и отказались от одной рыбы, чтобы, не распугав при ее выуживании остальных, выловить потом всю стаю. Для чего? Чтобы возвыситься самим, чего ей допускать нельзя. Вывод один — он должен быть только ранен, это не нанесет большого ущерба ни его здоровью, ни гугенотам, и отведет от нас подозрения в неискренности и двуличности. Ведь неудачный выстрел можно списать на случай, а Морвель — весьма искусный стрелок, чтобы не понять, как именно надлежит ему выполнить возложенное поручение.
— Это правда, я видел, как он стрелял по диким уткам. Все пули попадали в цель.
— Вот и отлично. Надеюсь, он будет сегодня на балу в Лувре, там ты ему обо всем и расскажешь. Но будь осторожен, упаси бог, чтобы тебя подслушали.
— Кругом меня всегда мои дворяне, они никому не дадут приблизиться ко мне.
— Не концентрируй внимание двора на беседе с Морвелем, это впоследствии может навести на подозрения, отведи его туда, где вас никто бы не видел. Это надо сделать сегодня; завтра, возможно, будет уже поздно. И еще. Предупреди всех добропорядочных католиков о готовящейся акции, скажи им, что час возмездия близок, пусть будут готовы. Но пусть не распускают языки, особенно при бабах. Кого заметишь — немедленно убей, такие нам не нужны. Для чего я говорю тебе все это? Да только потому, что замечаю злобные взгляды и хмурые лица католиков, косящихся на гугенотов, вижу, как готовы они броситься в драку, как только видят чересчур загордившихся и заносчивых южан, задирающих нос оттого, что им удалось заполучить французскую принцессу и что их адмирал в такой чести у короля. Не надо с ними враждовать и настораживать их, наоборот, прикажи католикам обходиться с ними мягко, ласково и предупредительно, будто с лучшими друзьями. Это усыпит их бдительность, что, в конечном счете, послужит нам во благо, а им во вред. Ну, теперь ты все понял?
— Я все сделаю так, как вы говорите, моя милая матушка, ибо вашими устами глаголет Бог и святая церковь.
— Вот и хорошо, — молвила герцогиня, вставая. — А теперь поедем в Лувр, нас, наверное, там ждут.
Глава 6
Свадебные празднества
Весь день в Лувре царило веселье, ибо отмечали небывалое празднество, подобно которому не припоминали ни придворные, ни горожане. Последние после церемонии венчания молча, разбредались по улицам Парижа и, останавливаясь у дверей домов, живо обсуждали сегодняшнее событие. Для одних, и их было меньшинство, оно означало залог мира, которого они не хотели, другие усматривали в этом причину новых волнений и вооруженных столкновений с гугенотами, съехавшимися в большом количестве в столицу. Втихомолку ругали короля, позволившего совершиться такому святотатственному браку, и громко недоумевали, чего ради была устроена свадьба с королем-богоотступником, еретиком. Возмущались, роптали и не могли понять, как можно унизиться перед теми, кого совсем недавно считали заклятыми врагами? С кем теперь целовались, братались и обнимались, будто со старыми закадычными друзьями, недавнюю вражду с которыми считали ошибкой. Уж не собирается ли двор принять Реформацию, как это случилось в Англии?
В самом деле, стоило только посмотреть, как король Карл IX, который еще год назад собирался казнить Колиньи на Гревской площади, теперь целуется с ним и называет отцом и первым лицом в королевстве; как герцог Риз дружески пожимает руку тому же адмиралу, которого поклялся убить; как королева-мать улыбается и мило беседует с ним, заклятым врагом; как Генрих Наваррский вежливо раскланивается с нею и идет под руку, ласково называя ее тещей, хотя до сих пор не разуверился в том, что она являлась убийцей его матери; как Генрих Конде пожимает руку герцогу Анжуйскому, который убил его отца; как жены гугенотов и католиков, только вчера бывшие заклятыми врагами, теперь сидят за одним столом, мило беседуют и пьют, чуть ли не из одного бокала — стоило только посмотреть на все это, как у людей не то чтобы подозрительных и осторожных, но просто здраво мыслящих невольно возникало недоверие и сомнение по поводу искренности происходящего. Сомнение, как известно, порождает напряженную работу ума и вызывает страх перед неизвестностью; страх рождает желание защитить свою жизнь, взяв в руки оружие. Так и поступали горожане, и не было ни одного, кто ходил бы по улицам без ножа за поясом или у кого в доме не помещался бы целый ружейный арсенал.
Среди дворян, восседавших сейчас в Большом Луврском зале Кариатид за пиршественным столом, мысли такие возникали только у видящих далеко вперед людей. И действительно, если внимательно приглядеться, можно было заметить под рубахой у Монтгомери, де Лерана, дю Барта, дю Плесси-Морнея и Каваня мелкие кольца кольчуги, а за поясом у каждого, стоило им снять колеты, сразу обнаружили бы пистолеты и кинжалы. Остальные настолько очарованы были обходительным отношением, заботой и вниманием, что ни о чем подобном и не думали; искренне радуясь, они с готовностью поднимали бокалы и, чокаясь с католиками, пили за здоровье молодых.
Первым актом этой поистине большой чудовищной человеческой комедии можно было назвать это шумное застолье, где все горланили, крича и перебивая друг друга, где пели песни под сопровождение музыкантов, где жонглеры, шуты и акробаты выделывали свои комические номера, где гугеноты читали стихи про католиков, а те — про гугенотов.
И лишь совсем небольшая группа людей, хоть и делала вид, что наравне со всеми принимает участие в веселье, все же была одержима иными думами, чем те, которые царили за столом. К ним относилась, прежде всего, сама устроительница этого концерта, королева-мать Екатерина Медичи. Смерть адмирала представлялась ей делом, решенным и богоугодным: так протестанты лишались вождя. Тут-то как раз и понадобится их гнев. Если Гиз догадается сразу же улизнуть из города — его счастье, если же нет, то король предоставит гугенотам все права, и они, преисполненные жаждой мести, найдут способ убить Гиза. Это вполне устраивало мадам Екатерину.
Так думала королева-мать, сидя во главе пиршественного стола и глядя на слияние враждующих партий, мысль о котором она так долго лелеяла. Отныне кто-то должен был победить в этой борьбе умов, в этой смертельной схватке двух женщин: либо умная и дальновидная герцогиня Д'Эсте, либо хитрая и коварная королева Медичи. Но у герцогини было преимущество — она знала противницу и разгадала ее планы, а королева-мать даже не подозревала, какого неожиданного соперника она вчера себе нажила. Каждая из этих женщин боролась за своего сына, но Анна Д'Эсте твердо была уверена в победе, так как воевала с королевой ее же собственным оружием.