Вариант «Бис». Дилогия
Шрифт:
– Я располагаю свои средства так, чтобы в первую очередь прикрыть причалы и ваш сторожевик, – сказал майор советнику после представлений и рукопожатия, с явным нетерпением глядя, как солдаты долбят землю в указанных им точках, вкапывая зенитки. Становилось все темнее.
– Но вы сами понимаете, с двумя батареями в наши дни особо не разбежишься. Какие огневые средства есть собственно в базе, я уже узнавал – практически никаких. Так?
– Так, – вынужден был согласиться Алексей. – Пара «21-К» и один пулеметный ствол на том корабле, который вы назвали «сторожевиком». На самом деле это минный заградитель, но разница небольшая. Там и сям есть несколько разнотипных пулеметов. На одной из шхун стоит японский двадцатипятимиллиметровый зенитный автомат, одностволка, разумеется. Тип «девяносто шесть», приходилось такой видеть?
– Да, – коротко ответил майор и тут же, мотнув плечом, переключился с Алексея на какого-то сержанта, выдав порцию довольно однообразного мата. Он нервничал. Колонна опоздала на несколько часов, не попавшись вражеским самолетам, но упустив при этом остаток светового дня, и батареи были сейчас уязвимы для удара с воздуха не намного меньше, чем на марше. Сделать предстояло еще массу вещей – от собственно земляных работ до выкладывания сети связи и всего прочего, о чем Алексей имел не особо большое представление. Поэтому можно было догадаться, что со сном у зенитчиков сегодня сложится не слишком.
– Вас что, не предупредили, что мы прибудем? – спросил майор, откричавшись и снова повернувшись к нему.
– Нет.
Алексей мог бы добавить, что это и послужило причиной того, что он встретил земляков с руками на рукоятках крупнокалиберного пулемета и с изготовленной к стрельбе «сорокапяткой» под боком – а об этом майор рано или поздно узнает. Но, разумеется, он смолчал. Соскучившись по «нормальному», не переводному русскому языку, капитан-лейтенант был бы рад поговорить о чем угодно, но случай был не тот. Излишняя говорливость заставила бы майора отнестись к нему иначе.
– Почему, как предполагаешь?
Переход на «ты» произошел сам собой, как и должно было быть. Китайская военная форма не предполагала наличия погон, а ватная куртка, в которую был одет командир зенитчиков, была самой нормальной – в таких ходят и рядовые. Это помогало.
– Азия, – с чувством высказал простое объяснение Алексей. – Корейцы, китайцы, русские. Я здесь сейчас почти сам по себе. Делаю что могу. Захотели, сочли, что я им нужен – и я начал служить. Советовать. Не сочли – жду приказа от начальства. Дел хватает, но сейчас, в последние дни, уровня в основном лейтенантского. В такие дни, как сегодня, пара старлеев меня бы заменила. Завтра – не знаю. Будет видно.
– Завтра… – странным, напряженным тоном протянул майор. – Завтра. С утра может начаться, как по-твоему?
– Не знаю. Авиаразведки с их стороны не было давно. Может, и появится какой-нибудь любопытный летун, а потом пойдет обычный сценарий: эту базу, если так можно выразиться, жгут с достойным лучшего применении упорством, регулярно. Раз в месяц или чуть чаще, насколько я знаю. Так, для профилактики. И знаешь, майор, по моему вас сюда зря прислали. Я сам-то вздрагиваю по ночам: приплывут, выкрадут, предъявят наконец-то советского пленного в Женеве. Сплю с пистолетом под подушкой, корейский учу, рис ем так, что глаза уже косеют. Скоро сойду если не за китайца, то во всяком случае за киргиза. А тут вы – сотня с лишним советских ребят. Сложно предположить, во что это выльется, если американцы или «юги» атакуют нас завтра. А хотя бы один усиленный батальон морской пехоты сделает из нас котлету. Видели вы местную береговую оборону?
– Видел, подтвердил майор, который, как оказалось, не потерял нить разгонора, хотя вроде бы прослушал половину монолога Алексея в попытках разглядеть из-под руки происходящее в пятистах–шестистах метрах к северу, где местность начинала полого подниматься и где копошение и лязг шанцевого инструмента были особенно густыми. – Не здесь, но видел. Масса энтузиазма, чистая и беззаветная любовь к Родине и недостаток огневых средств и боеприпасов. Но выучка неплохая. Здесь так же?
– Именно.
Снова возникла пауза, потому что подбежавший младший офицер потребовал от майора что-то быстро решать с корейцами – те, похоже, выдыхаются и требуют сделать перерыв для своих людей.
– Кап-лей!? – обернулся к Алексею майор. Ты здесь все знаешь. Давай, это в твоих интересах.
Логичное «между прочим» не прозвучало, и, оборвав фразу, майор тут же отвернулся обратно к своему лейтенанту, дрожащему то ли от холода, то ли от возбуждения, то ли и от того и другого вместе взятого. В том, что военсоветник, впервые и случайно встреченный им меньше часа назад, рысью побежит исполнять его указание, майор явно не сомневался. И правильно делал – мысль поступить иначе Алексею в голову не пришла.
Следующие два часа опять отложились в памяти капитан-лейтенанта плохо. Странно, но с возрастом подобное случалось у него все чаще и чаще вне зависимости от того, обусловлено это было рутинностью происходящего, которое незачем и запоминать, или, наоборот, чрезмерной запутанностью ситуации. Куда-то он все это время бегал, уговаривал и почти угрожал каким-то полузнакомым офицерам – в основном корейцам, но иногда почему-то русским. Рядом почти всё время был переводчик Ли, и разговор велся «в два голоса», а под конец у Алексея создалось четкое впечатление, что переводчик использует гораздо больше слов, чем требуется, помогая ему своим собственным воинским званием и авторитетом. Потом снова был заградитель, на котором еще копошилось несколько человек, а за ним – снова какие-то разговоры с майором и командиром батареи 37-миллиметровок, до хрипоты спорящих о приоритетности секторов обстрела и то и дело апеллирующих к нему и командиру базы Йонгдьжин, неведомо как оказавшемуся рядом, в темноте. К 10 часам вечера все наиболее необходимые земляные работы, равно как и работы на минном заградителе, были закончены, а к 23:50 был закончен и вечерний штабной «проигрыш» предстоящего похода с моряками – на картах, дотягивающихся своей южной кромкой аж до Самчока. До собственно выхода в море оставались почти cутки, и командир заградителя, снова приобретшего вид непрезентабельного сарая, принял полностью одобренное Алексеем решение использовать это время для «большого» техобслуживания двигателя.
Двигателем на минзаге был немецкий подлодочный дизель, мощный и надежный – один из сотен, вывезенных с заводов и сборочных стапелей поверженной Германии, имевшей к окончанию боевых действий в Европе несколько сотен недостроенных субмарин. В большинстве своем они были превращены в металлолом или просто утоплены по «дополнительному протоколу» ко «второй», более полной, редакции мирного договора 1944 года, «переподписанной» в апреле 1945-го – то есть не так далеко по времени после четкого и однозначного окончании очередной (и последней, на данный момент) советско-японской войны.
То, что германские субмарины, находящиеся в наиболее высокой степени готовности по корпусу и основным механизмам, вводились в то же время в строй, а захваченные в базах на севере Германии – осваивались, не волновало якобы никого. «Сохранить лицо» – отличный термин, который Алексей выучил здесь, в Азии, от немало уже чему научившего его командира взвода Ли, и термин этот идеально подходил для данного случая.
Представительные, состоящие из офицеров высокого ранга, комиссии прибывали в очередную военно-морскую базу; англичане, американцы и французы спускались по скоб-трапу в очередной пустой корпус, проверяя, как заложены в него глубинные бомбы, потом ржавеющий огурец несостоявшейся подводной лодки буксировали куда-нибудь на десяток миль от берега и топили, давая фотографам возможность запечатлеть для отчетов поднявшийся из моря глухой холм подводного взрыва, сопровождающийся некрупным воздушным пузырем. То, что в том же порту могли стоять полдесятка германских миноносцев и тральщиков под советскими военно-морскими флагами, переименованных и перекрашенных, но сохранивших свои легкоузнаваемые уверенно-хищные пропорции, в этом случае игнорировалось.