Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
Шрифт:
Корабль напоминал огромный пороховой погреб. Вес зарядов в погребах измерялся многими сотнями тонн. Вес взрывчатки в снарядах – тоннами. Объем бензина в носовом бензохранилище – многими кубическими метрами, смазочных масел – снова тоннами, мазута в цистернах – тысячами тонн. Точнее, их было уже пять с половиной тысяч, потому что часть была взята в отсеки противоминной защиты. Все это могло гореть, могло взрываться, могло уничтожить огромный корабль за считаные секунды, но без этого он был беззащитен.
Все делалось чрезвычайно быстро, в не слишком характерном для флота темпе. Время подпирало, и народ работал, как уколотый в задницу чем-то острым. Фактически
Автономность по провизии и топливу составляла для «Кронштадта» около двадцати суток. Но если на дозаправку, как выяснилось, Москаленко еще мог рассчитывать, то количество продуктов, которое могли сожрать хотя бы за неделю тысяча сто здоровых мужиков, с трудом могло быть перегружено в море. Исходя из этого, бочкам с квашеной капустой, мешкам с картошкой и ящикам с американской консервированной колбасой в строках выданных к исполнению береговым службам списков было уделено не меньше внимания, чем снарядам.
Прямо в доке корабль начали красить одновременно сверху вниз и снизу вверх, по схемам, составленным в маскировочной лаборатории Кронштадтской ГВМБ [92] . Несколько старшин лаборатории за два часа нанесли контуры пятен и косых полос и на катере ушли к стоящему у дальнего пирса «Чапаеву». Там работа была уже полегче – авианосец почти целиком состоял из плоских поверхностей.
Уже силами команды на «Кронштадте» залили пятна соответствующими цветами, что заняло почти весь день. Схема окраски не была особо новой, но все же отличалась от принятой на Балтике, где кораблям часто приходилось действовать вблизи берегов. На открытой воде способности человеческого глаза к восприятию несколько меняются в зависимости от фона, распространения света и тени и десятка других факторов, понятных только оптикам.
92
Главная военно-морская база.
Из обычной для осенней Балтики двух-трехцветной окраски в виде простых участков с неправильными границами камуфляж линейного крейсера превратился в нечто, не охватываемое глазом, переходящее из одной формы и одного цвета в другой и заставляющее переводить взгляд на что-нибудь, от чего голова кружится меньше. Чем выше надстройки, тем светлее становились цвета, точно так же, как они светлели в сторону носа и кормы, где полосы из прямых становились волнообразными.
Москаленко покачал головой и заставил себя думать о том, что вес пошедшей на это дело краски, как и прорва потраченного времени, имеет меньшее значение, чем то, что вражеский сигнальщик обделается от удивления, увидев такое чудо на морской глади.
На закате к борту вышедшего из дока крейсера подвалил катер под адмиральским флагом. Вахта даже на стоянке в родной базе блюлась свято, и заблаговременно предупрежденный сигнальщиками Москаленко встретил начальство у трапа. Взбежавший вверх Левченко крепко пожал ему руку, посматривая вокруг со слегка изумленным видом на минуточку забежавшей в бардак институтки.
– Один катер оставил?
– Один, – подтвердил каперанг, уже чувствуя, к чему клонит Левченко.
– Твои заявки на снаряды-патроны я одобрил,
Москаленко усмехнулся: особый отдел со всем барахлом он приказал ссадить с корабля вместе с музыкальной командой, на что они, видимо, обиделись.
– А на хрена мне в море особый отдел, Гордей Иванович, подскажите? Шпионов ловить? Или дезертиров?
Адмирал примиряюще поднял руку:
– Да успокойтесь, Иван Степанович, ваше решение никто не оспаривает, но ведь особисты занимаются не только шпионами и диверсантами… И дезертирами!
– Совершенно верно, еще трусами и паникерами. Я не собираюсь утверждать, что на моем корабле трусов ни в коем случае не будет, всякое я видел. Но с ними разговор будет короткий и без особистов: за борт, чтобы чужой хлеб не ели. Более того, то, что нас никто пока не бомбил, то, что мы вообще собираемся выходить в океан, – это прямая заслуга НКВД и Смерш. Прямая! Честь и хвала им за это, я искренне говорю! Но это уже позади, а вот особистов у нас трое. И на троих у них три пишущие машинки. Их нужно кормить, их нужно водить в баню, освещать им помещение, чтобы глазки не заболели. Значит, это провизия и топливо. И багаж у них не как у остальных офицеров. А я на этот вес десять лишних ящиков «соток» возьму – гораздо, на мой взгляд, полезнее.
– Считаешь, пара лишних снарядов полезнее для твоего здоровья, чем кум?
– Сколько эти ребята у меня хлеба сожрали… Но даже если они на один горох перейдут, все равно разрыв «сотки» не перекроют. Двадцать снарядов… Перетерплю я их вопли как-нибудь.
– Иванов оставил.
– У Иванова линкор. У него метлахской плитки на душевые сколько тонн пошло. А «Кронштадт» – это балерина! Как я тридцать три узла выдам, а?
– А сколько выдашь? – И адмирал очень серьезно посмотрел на командира корабля.
– Посмотрим, как осадка к Скагерраку будет. Сейчас узлов двадцать семь, более или менее. Я бы и «Чапаеву» посоветовал всех лишних на берег отправить, у него с местом еще хуже должно быть.
Левченко кивнул. Авианосец был слишком мал для океанских вояжей, и с автономностью у него было совсем плохо.
– Если Осадченко на «Руднева» надеется, то бог, как говорится, в помощь, я все его трудности понимаю. Но я на него не надеюсь, и за четыреста килограммов особого отдела без пишмашинок я готов отвечать. Если бы у меня два особых отдела было, я сейчас от радости бы прыгал…
– Что, оба сплавил бы? – не выдержав, все-таки улыбнулся адмирал.
– А как же! Представляете, это картошки на полный обед для всей команды! Если б у меня лишние три дня были, я бы приказал старую краску обколоть перед покраской, это еще пара-тройка тонн была бы…
– Ну это уж слишком… Вся команда работала бы скребками ради пары тонн?
– Мы две недели репу чесали в Пиллау, чем бы, думали, заняться, раз стрелять нельзя. Если б время знать.
– Никто не знал, Иван Степанович, это точно…
Левченко покинул борт «Кронштадта» через полтора часа. Москаленко понимал, как сейчас дорого время, и был настолько краток в своих определениях, насколько мог. Он не вполне был согласен с отведенной кораблю ролью «легкой кавалерии» и попытался объяснить получившему командование над эскадрой адмиралу свои взгляды на возможное боевое применение столь уникального корабля, каковым являлся «Кронштадт». Проблема была в том, что и «Советский Союз» с «Чапаевым» тоже были уникальны, и большого выбора кандидатур на роль артиллерийского авангарда просто не имелось.