Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
Шрифт:
Несколько танков почему-то загорелось, хотя никаких видимых причин к этому не имелось, и Аня сумела снять в колено одного из вылезающих в верхний люк танкистов, он был метрах в двухстах пятидесяти. Катаясь по земле, танкист орал так, что его было слышно через весь грохот, треск и непрекращающееся снарядное шелестение. К нему попытались подбежать сразу двое, и Аня, как на стрельбище, влепила им по пуле в таз. Один умер, наверное, сразу, а второй тоже начал орать. Теперь они орали вдвоем, и те бойцы, которые находились в состоянии куража, пьяные от своей неуязвимости, начали все громче смеяться.
– Ну даешь, девчоночка, ну даешь! – утирая
Она как раз вышаривала в подсумке полную обойму, и солдат, кивнув, протянул ей одну из своих:
– На, для тебя не жалко.
Танки отошли назад; за ними, пятясь, отползали пехотинцы, провожаемые ее одиночными выстрелами. Странно, что им удалось отбиться, она этого не ожидала.
И те, кто был пьяным, и те, кто был злым, начали смеяться все громче. Сначала засмеялся тот клокастый, вспоминая, видимо, свой смех минуту назад, потом к нему присоединилось еще несколько человек, и вскоре ржали уже все: кто с всхлипываниями, кто охриплым басом, кто заливисто, пуская петуха. Причем это не была истерика, это был нормальный смех счастливых, радующихся жизни мужчин, хлопающих друг друга по плечам и мотающих головами, давясь от восторга. Откуда-то сбоку тоже долетели отголоски смеха, а потом снова все покрыл грохот разрывов, приближающийся скачками к КП.
В течение трех часов неизвестно какой противник, то ли немцы, то ли уже американцы, произвел еще две атаки, уже с разных сторон, каждый раз предваряя их пятнадцатиминутной артиллерийской молотилкой. В одну из них легкий танк с трапециевидной башенкой вломился почти прямо на их позицию, и его подбил приползший неизвестно откуда бронебойщик, а потом сожгли бутылкой КС [138] . Трижды налетали самолеты, но каждый раз не по ним – вываливали свои бомбы куда-то вбок, выпускали «эрэсы», поливали что-то невидимое из пулеметов и уходили назад, маневрируя.
138
Самовоспламеняющаяся жидкость с очень высокой температурой горения, прообраз напалма.
Аня первый раз, не стреляя, проводила самолет стволом, но капитан неодобрительно покачал головой, и она, пристыженная почему-то, опустила оружие.
Когда начало темнеть, все успокоилось. По-прежнему за их спинами стоял непрерывный грохот, поднимались трассы – видимо, какие-то части корпуса еще дрались в темноте. В десять вечера неожиданно завыло и заныло, и между ними и следующей, далекой грядой холмиков, где все еще стреляли, вдруг шарахнуло так, что земля ходила ходуном еще, наверное, минут пять.
– Гвардейцы… – прошептал комбат. Голос у него за день сел почти до бесшумного сипения.
Посовещавшись, решили никуда не уходить. Вокруг продолжалось какое-то шевеление, слышались моторы, далекие голоса. Странно, что противник неожиданно оставил недобитые остатки штаба батальона в покое.
Когда стемнело совсем, капитан, подсветив себе фонариком под раскинутой плащ-палаткой, посидел с двумя бойцами над картой, а затем солдаты уползли в темноту, закинув автоматы за спины. Через полчаса где-то вдалеке поднялась стрельба, потом звучно хлопнула граната, и все стихло.
К утру, когда все вымерзли как цуцики, потерявшие маму, второй пехотинец приполз с сидором, набитым сухарями, и еще тремя ребятами
Ворочавшийся без сна пожилой боец приподнялся, молча вынул из ножен и протянул девушке финку с длинным, заточенным с двух сторон на острие лезвием. Кивнув, Аня, сон к которой тоже не шел, начала, приклонив голову к плечу, вырезать крохотные метки на прикладе своей уже вычищенной и отполированной винтовки.
Одноглазый парень заткнулся и довольно быстро затих, вздрагивая во сне. К ней сон так и не пришел, и они до самого утра проговорили с комбатом и еще одним парнем, ползавшим за патронами по окопам.
Рассвет восемнадцатого ноября они встретили, прижавшись друг к другу, трясясь от озноба. Сожрали сухари, запивая водой из покрытых ледяной корочкой луж. Огонь разводить не решились, хотя там и сям все еще поднимались ниточки чахлого дыма – что-то где-то догорало. Сожженные танки за ночь превратились в черно-бурые остовы, лишившиеся краски и похожие на окаменевших во сне доисторических зверюг.
– Скоро до нас доберутся? – поинтересовался бронебойщик, помятый, как с похмелья.
– Скоро, скоро, – успокоили его.
– Часов через шесть-семь вся эта команда обратно попрет, только отмахиваться будем. А может, и позже. Анюта, что у тебя по штыковой подготовке было?
– Тро-ойка…
– Нормально. С патронами могло бы быть и получше, ну да ладно уж… Танки нас, похоже, в покое оставили, теперь просто подчистят окопы пехотой. Зуб за зуб отдадим, и все, конец фильма, поцелуй в диафрагму. Как там у Булушева?
Как старинные дублоны, Как старинные дукаты, Тускло светятся патроны В магазине автомата…В общем, часа три поживем еще.
Командир бывшего батальона бывшего Латышского корпуса бывшей 10-й гвардейской армии смотрел на вещи трезво. И, не имея понятия об идеях и замыслах высших штабов, сделал вполне правильные выводы из ситуации.
За полтора дня активных и успешных боев американские, британские и немецкие войска увязли глубоко. За исключением немецких и нескольких американских частей, их потери не были настолько велики, чтобы снизить боеспособность и ударную мощь наступающих армий, но они все-таки имелись. Танки и самоходные орудия выходили из строя из-за поломок, подрывались на минах. Идущие на острие удара бригады и дивизии нет-нет да нарывались на удары русской артиллерии и авиации, иногда достаточно болезненные, или на встречные танковые сражения с небольшими группами быстроходных русских танков.
В американской танковой дивизии имелось двести танков с небольшим, из них четверть – легкие, малопригодные для действий против бронированных целей. В британской было двести семьдесят шесть машин, и это не считая легких «стюартов». Ни одного столкновения с примерно равными им по массе русскими танковыми корпусами пока не было; куда они делись с участка наступления – тоже было не очень понятно. Огромные стада разнотипных «шерманов», лишь немного разбавленные британскими «кромвелями» и германскими «четверками», «пятерками» и «шестерками», медленно уменьшаясь в числе, продолжали продвигаться на северо-восток.