Варькино поле
Шрифт:
У деревенской школы конь взвился на дыбы, остановился: это всадник заметил на сучьях дуба, что у реки за школьным двором, тела четырёх повешенных, дёрнул за узду. Алексей Ильич узнал одну из жертв: маму. По платью узнал… Её тело висело рядом с телом управляющего Генриха Иоанновича Кресса. На другом суку болтались деревенский учитель Фёдор Иванович и хуторянин Храмов Пётр Николаевич. Труп его жены оборвался с верёвки и теперь лежал у ног мужа. Наденька, Марта Орестовна сидели у дуба на его мощных узловатых корнях, что спрутом расползались вокруг дерева.
Старая немка прижимала к тощей, высохшей груди Наденьку, тихонько гладила по спине, говорила что-то, шептала, закрыв глаза, устремив лицо своё куда-то вверх, выше кроны дерева, за речку, к небу.
Почувствовав посторонних, старушка открыла глаза, как очнулась.
– А, это вы… – бесцветным голосом произнесла женщина. – А стражник сбежал куда-то. Да все ушли, покинули нас, отвернулись… Вот, – кивком головы она указала на девчонку, – умом взялась дева. Вот оно как… А меня не стали… Ванька Кузьмин сказал, что стара, сама, мол, подохнет. И девчонку не стали казнить: она к тому времени как не в себе стала. Говорит, что её сам Господь Бог наказал из-за дедушки.
Только сейчас Аверин увидел глаза девушки, пустоту в них. Во взгляде красивых, немножко раскосых голубых глаз зияла пустота, бездонная, страшная, когда они ничего не выражают, а лишь неосмысленно смотрят на окружающий мир. А может они видят всем неведомое, невидимое всеми? Так оно или нет, но глаза излучали пустоту, и на лице её застыла блаженная улыбка. Губы что-то шептали, сама она то и дело заливалась хохотом. И смех этот был страшным, больно бил по нервам. Хотелось и самому после этого смеха также заорать, крикнуть, чтобы выкричать, выплеснуть с криком всю ту боль, то отчаяние, что накопились у него в груди за последние двое суток.
– Что здесь было? Как такое могло произойти? – Алексей задавал вопросы, но ответа ждать не стал, ответил сам же:
– Чего это я спрашиваю… Понятно – что, понятно – почему. Варенька где? Серёжка?
– Не было их. Возможно, спаслись, – всё тем же бесцветным голосом ответила Марта Орестовна. – Может, не дай Господь, в огне… сонными… Ванька-конюх заводила у них. Он всё организовывал: и пожар, и вешал…
На школьном дворе появился Федька Сыч. Поздоровавшись как ни в чём не бывало с живыми, приставил принесённую с собой скамейку, принялся снимать с сука повешенных… Одному было неудобно. Несколько раз пытался обратиться за помощью к барину, но что-то удерживало, не давало даже заговорить с ним, а не то, чтобы попросить помощи. Выручила жена садовника Маруся, которая пришла следом.
– Давай нож. Я перережу веревку, ну, а ты, Федька, снизу попридержи. Мужик, чай…
Начали подходить и другие сельчане. И он, Алексей Ильич, увидел то же самое, что и его мать ранним утром на крылечке дома: ненависть и презрение, и ещё почувствовал агрессию. Они сквозили в каждом взгляде, в каждом жесте и движении земляков. Эти взгляды и молчаливое сопение сельчан не предвещали ничего хорошего. Какое-то время Аверин ещё не знал, что стоит предпринимать, что делать. И снова на помощь пришла Маруся.
– Уезжайте, Алексей Ильич. Мы сами управимся. На кладбище похороним… Где все ваши, в том углу… А то, не дай Бог…
Опустив голову, ротмистр уходил сквозь толпу, в каждый миг готовый к любой неожиданности Следом за ним брёл Мальчик. Люди расступились, молча пропустили барина и коня. Только злобные взгляды и тяжёлое дыхание… сопение. И земляки тоже были готовы к самому тяжкому, к смертельному исходу встречи бывшего барина с ними. Они уже познали вкус крови, притягательность лёгкость добычи. Головокружение от пережитого и содеянного ещё не прошло. Им ещё казалось, что всё возможно, что им по плечу любое дело, они всё могут. Ещё был кураж победителей.
Уже на улице, когда Алексей Ильич направился к дому, дорогу ему загородила юродивая Полька.
– На омута, на омута беги. Там Ванька-конюх твоих убивал, – сама снова присела на землю, в который уж раз за сегодняшний день принялась пересыпать песок между пальцами.
Варенька сидела на берегу реки, раскачиваясь, выла, прижимая руки к обезображенному лицу. Именно выла, ибо её плач больше походил на вой. Это больно резанули сердце и душу ротмистра. Спешившись, он кинулся к сестре, обнял.
– Варенька, Варенька, сестричка, – шептал Алексей Ильич, рассматривая лицо сестры. – Кто это сделал? Где Серёжка?
Девушка, почувствовав рядом родного человека, какое-то время лишь рыдала, не могла произнести и слова. Но всё же собралась, взяла себя в руки. Говорила кратко, обрывочно: слишком свежи были страшные события, чтобы говорить о них спокойно, слишком больно было.
Потом брат и сестра просто сидели, прижавшись друг к другу. Он рассуждал, успокаивал, брал её боль, её страдания на себя, делил надвое… И ей становилось легче. Настолько легче, насколько это возможно при таких ранах, при такой беде, при таком несчастье, насколько способно в таком состоянии присутствие близкого, родного человека снять боль с души и тела, готового поддержать и разделить…
Ротмистр исколесил деревню вдоль и поперёк: найти сразу Ваньку Кузьмина не удалось. Тот или уехал куда-то или прятался, что более вероятно. Несколько раз Аверина пытались остановить и арестовать красноармейцы вместе с Федькой Ганичевым, Сашкой Поповым. Кидались наперерез, хватались за уздечку. Но всё обходилось: Мальчик ловко уворачивался: всадник не обнажал оружия.
Первым выстрелил в барина кто-то из красноармейцев. Выстрелил в спину и достиг цели: пуля попала в локоть левой руки, раздробив кость.
Применять саблю или стрелять из винтовки после такого ранения было трудно, пришлось использовать наган. Два красноармейца, Федька Ганичев и Сашка Попов остались лежать на деревенской улице. Патроны кончились. Аверин направил коня на омута, туда, где ждала его раненая и униженная сестра.
Они не успели отъехать за околицу, как услышали выстрелы: это Иван Кузьмин с оставшимся в живых красноармейцем бросились в погоню. Принимать бой ротмистр не стал: силы были явно не равны. Не было патронов к нагану. Да и с саблей выходить против винтовок и наганов с раненой рукой – себе дороже. Безрассудство. Он уже не юный корнет, и умеет оценивать обстановку здраво. И, главное, надо было спасти сестру. Решили добраться до Варькиного поля, что в пяти верстах от Дубовки, окружённого лесом. Там домик хуторянина Храмова, где можно было укрыться на первое время. И ещё одна причина была ехать именно туда: мать Храмова – старая бабка Евдокия – слыла местной знахаркой. С такими ранами, как у Вареньки, нужен был квалифицированный врач. Однако, события сегодняшнего дня показали, что надеяться на поездку ни в уездный городок, ни тем более в Смоленск, в ближайшее время не стоит. Не сможет ротмистр Аверин пробиться туда, выехать из Дубовки. Осталась последняя надежда – бабка Евдокия. Тем более, что помощь девушке нужна безотлагательно. Да и ему не помешает помощь: хотя бы на первое время перевязать раненую руку, остановить кровь. Это потом можно будет обратиться к врачу, выбраться в город.