Варламов
Шрифт:
дреевна спрашивают тебя, какой чин у твоего барина, и что он
любит, и на что обращает внимание, и какой важности человек,
ты найди момент, выставь мизинец и качни головой... Я, конечно,
ничего не пойму тогда, мы, Сквозник-Дмухановские, в таком
раже, что при чем тут мизинец? А вот после чтения Хлестаков-
ского письма Тряпичкину, при слове «сосулька» в последнем
монологе, вдруг осенило: мизинец! Ах ты, бестия Осип, ведь все
знал,
Так и «закрепили» этот мизинец — выразительный образ Хле¬
стакова, елистратишки, сосульки...
Но продолжается монолог Осипа.
— Эх, надоела такая жизнь! право, на деревне лучше...
Варламов не рассказывал, а выпевал про мечтательную дере¬
венскую жизнь. Медленно, протяжно, со вкусным круглым волж¬
ским оканьем, как бы с удовольствием вспоминая молодые Оси¬
повы годы в хозяйском имении.
— Ну кто ж спорит, конечно, если пойдет на правду, так
житье в Питере всего лучше...
Но про Питер, про «кеатры» и городские утехи — чуть сни¬
сходительно и в другом ритме: городской человек тороплив.
В избыточной щедрости интонаций звучал и скрипучий голо¬
сок старухи офицерши, и звонкое щебетание шаловливой горнич¬
ной, которая «фу, фу, фу» как хороша, и «сурьезный» басок быва¬
лого солдата, что расскажет «про лагерь и объявит, что всякая
звезда значит на небе».
— Наскучило идти — берешь извозчика...
И в голосе важный, самодовольный барский бархат. А как «не
хочешь заплатить» и удерешь проходными дворами — лукавая
плутовская скороговорка.
Нет, Варламов не был один на сцене двенадцать-пятнадцать
минут. Он был. «в лицах». То представлял своего елистратишку,
то «политично и деликатно» беседовал с чиновником на перевозе,
с «кавалером в лавочке», изображал праздного лоботряса, который
разгуливает по Щукиному рынку, и старого барина — отца Хле¬
стакова, которому неведомо, каков столичный образ жизни сынка.
Монолог Осипа шел под непрерывный смех зрителей. Словно
рукою, не знающей скудости, полными пригоршнями бросал
Варламов семена смеха в зрительный зал. И всходили они там
безудержно, буйно.
Так, явление первое второго действия «Ревизора» играл Вар¬
ламов как свою одноактную комедию, на время выделенную из
большой пьесы; как спектакль в спектакле. И имел он ясно очер¬
ченный конец — новый приступ ощущения голода, ласковое по¬
глаживание брюха с неизбывно тоскливым нытьем:
— Ах, боже ты мой, хоть какие-нибудь щи!
Тут раздавался стук в дверь.
— Стучится, верно, это он идет.
И дальше еще одна отсебятина (слов этих нет в тексте пьесы):
— Пойти открыть, что ли...
Говорил так, а поступал наоборот: ложился, вернее — валился
на кровать.
Осип должен встать (у Гоголя — «поспешно схватывается с
постели»), открыть Хлестакову дверь, принять у него фуражку и
тросточку. Варламов этого не делал, вставал только после того,
как Хлестаков уже вошел.
— А, опять валялся на кровати?
И ответил — без тени смущения, переводя взгляд с Хлестакова
на измятую постель, с которой только что встал:
— Да зачем же бы мне валяться? Не видал я разве кровати,
что ли?
Гоголь пишет об Осипе, что он «в разговоре с барином при¬
нимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выраже¬
ние». У Варламова не было ни суровости, ни грубости. Пренебре¬
жение барином, презрительное равнодушие. Ни в грош не ста¬
вил его. И не служил ему, а жил при нем.
Этот тон взят с самого начала и выдержан до конца спектак¬
ля. Вот Осип уже в доме Городничего: спрашивает, что можно
бы поесть?
Мишка. Простого блюда вы не будете кушать, а вот как барин ваш
сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Осип. Ну, а простого-то, что у вас есть?
Мишка. Щи, каша да пироги.
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги!
Кажется, нет ничего смешного в самих этих словах.
«Варламов же, изобразив на лице предвкушение предстоящего
удовольствия, представляя не просто голодного человека, а чело¬
века с прожорливостью, соответствующей этой огромной фигуре
в длинном сюртуке, с заросшей каким-то чертополохом головой,
произносил «Давай их, щи, кашу и пироги...» на вдохе, втягивая
в себя воздух. Это всегда вызывало в зале неудержимый смех.
Интересен уход Варламова в среднюю дверь сцены, когда слу¬
га Городничего приглашает его полакомиться щами и кашей.
Взглянув па слугу сверху вниз, как на ничтожество, пресмыкаю¬
щееся, Варламов, выпрямившись во весь свой громадный рост,
выпячивал грудь и, заложив за спину руки, ладонь в ладонь, по¬
шевеливал большими пальцами. Далее он на минуту останавли¬
вался, а затем, закинув голову назад, важной поступыо, как