Варламов
Шрифт:
Первый, Второй, А, Б, В, Н, П... Не перечесть! И только однаж¬
ды «неизвестно какой человек», однажды «очень скромно одетый
человек», один «синий армяк» и только ««один из народа».
«Театральный разъезд» Гоголя — документ истории Алексан¬
дрийского театра 30-х годов.
Опиши кто-нибудь такой разъезд лет через пятнадцать-два¬
дцать — иная предстала бы картина. Куда меньше вельможных
господ и больше чиновников малого ранга, «очень
тых» и «неизвестно каких» людей, синих и серых армяков. И не
«один из народа».
Этот новый зритель, которому тоже ни к чему бь!л «артист-
аристократ», вслед за Белинским поднял свой голос:
— Давайте мне актера-плебея!.. Не выглаженного лоском
паркетности, а энергичного и глубокого в своем чувстве!..
И явился такой актер — во всем не чета Каратыгину. Ростом
невелик и говорком тих, тщедушен, и обликом никакой не Ани¬
ка-воин — Александр Евстафьевич Мартынов.
Тоже тянулся наверх, да не к каратыгинской Аполлоновой
колеснице на крыше театра, а малость пониже*—всего лишь к
галерке, что под самым потолком зрительного зала.
Мартынов первый из Александринских актеров пошел в ногу
с передовой русской литературой своего времени. Вывел на сцену
не героя в латах, а человека в заплатах, слугу и чиновника че¬
тырнадцатого класса, бедного нахлебника и обнищавшего дворя¬
нина, актера-бедолагу и робкого просителя; незвонкую трагедию
маленького человека с большой душой и горькую комедию его
будней.
Искусство Мартынова питалось Гоголем, Тургеневым, Остров¬
ским. Он был лучшим Подколесиным («Женитьба» Гоголя), смеш¬
ным и ничтожным в своей «душевной неостойчивости»; побор¬
ником человеческого достоинства обиженного Мошкина («Холо¬
стяк» Тургенева); сердечным другом старому крепостному слуге
Матвею («Провинциалка» Тургенева); нелицеприятным судьей
Бальзаминову («Праздничный сон до обеда» Островского); про¬
никновенным толкователем неотвратимой беды Тихона Кабанова
(«Гроза» Островского)...
Он играл во множестве водевилей, нисколько не смеясь над
житейскими неурядицами людей, забитых сильными мира сего,
и немилосердно осмеивая бессовестных взяточников, самодоволь¬
ных скоробогачей и жадных выжиг.
Каратыгин и Мартынов — две крайние противоположности не
только сценического, но и житейского, нравственного, граждан¬
ского поведения актера. В этом смысле стоит вспомнить два
театральных анекдота, которые в свое время имели широкое хож¬
дение и так разительно точно рисуют
ских облика.
Рассказывали, будто зашел однажды за кулисы театра царь
Николай в сопровождении своего адъютанта князя Меншикова.
Попался им навстречу Каратыгин. Вытянулся как положено, по¬
клонился.
— Послушай, Каратыгин, — сказал царь. — Говорят, ты хо¬
рошо представляешь лица. Изобрази-ка ме#ш.
— Не смею.
— Я приказываю.
— Приказания вашего императорского величества исполня¬
ются неукоснительно, — по-гвардейски отчеканил Каратыгин.
Тут же встал в соответствующую позу, вскинул голову,
глаза его стали оловянными. И голосом царя, небрежно, через
плечо бросил Меншикову:
— Послушай, князь, пошли-ка актеришке Каратыгину кор¬
зину шампанского.
Довольный, засмеялся царь. И изрек:
— Быть посему.
Наутро из дворца была доставлена на дом Каратыгину кор¬
зина шампанского. Слуга царев вознагражден за искусство и
остроумие!
А про Мартынова нечто совсем в другом роде.
Приезжал к нему некий крупный чиновник, будто бы неза¬
служенно обвиненный во взяточничестве и служебных злоупо¬
треблениях. Просил «изобразить его лицо на театре» так, чтоб
узнали, «вошли в положение». Мартынов знал «его дело» и зло
посмеялся над тем чиновником: представил его в очередном во¬
девиле так похоже, что узнали... Беды было — не обобраться ти¬
тулованному просителю!
История эта по-своему изложена Н. С. Лесковым в «буколи¬
ческой повести на исторической канве» («Совместители»).
Отменно ясное свидетельство о гражданских понятиях, ко¬
торые сказались даже в шутке.
Да, если бы кому-нибудь пришло в голову увековечить фи¬
гуры этих людей в живописи, художников можно было бы опре¬
делить совершенно безошибочно: Каратыгина должен был бы на¬
писать Карл Брюллов, а Мартынова, конечно же, Павел Федо¬
тов.
Применительно к Мартынову пошло в ход новое определение
актерского успеха. Поначалу оно было только устным, употреб¬
лялось в разговорах. Спустя годы — замелькало в печати. При¬
шлось оно кстати своим дерзким вторым смыслом: «успех в вер¬
хах»! Были те «верхи» райком, галеркой... Мартынов имел успех
в верхах.
Он был первым из актеров Александрийского театра, о кото¬
ром говорили запросто — гениален!
«В умении быть и комиком и драматиком и заключается ге¬