Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
Саша вернулся к реке. У примятых кустов ивы он вынул из корзинки сало и хлеб, положил на траву и в последний раз тихонько позвал:
– Дядечка…
В эту ночь баба Ивга часто подходила к Саше, трогала ладонью его голову. Саша не спал. Ему чудились выстрелы, слышались стоны, доносившиеся с реки. «Почему я не сказал ему, что в лесу Митя?» – горько раскаивался Саша.
Утром он снова пошёл на берег, переплыл на ту сторону. Под ивой не было оставленной еды. «Взял он или не взял хлеб? Если бы склевали птицы, были бы крошки…»
Много дней ещё Саша тревожно
Потом нахлынули новые события, воспоминание о раненом отошло, осталась только одна мысль, которая всегда мучила Сашу: «Взял он или не взял хлеб?..»
Товарищам Саша ничего не сказал.
Глава 30
«Зелёненький поезд…»
В этот день Ваську не удалось побывать на пасеке. Случилось ещё одно событие, взволновавшее ребят. За околицей Васька догнал запыхавшийся Одинцов.
– Игнат передал, чтобы после обеда мы трое в овражек пришли. У него какое-то спешное дело, – торопливо сказал он.
Пришлось повернуть назад.
– А что за дело, не знаешь?
– Не знаю. Он не говорил. Только обязательно велел прийти.
После обеда Саша, Одинцов и Васёк по одному пробрались в овражек.
Ждали долго. Уже солнце начало садиться, когда сквозь кусты просунулась голова Игната.
– Я Ничипора наверху поставил… – шепнул он.
– Ладно. А в чём дело у тебя? – нетерпеливо перебил Васёк. Он был расстроен тем, что не попал на пасеку, где давно уже не был.
– А дело вот какое… – Игнат вытащил из кармана пачку бумаг. Здесь были листы, вырванные из школьных тетрадок, писчая бумага и даже кусочек светлых обоев. – Держи, – сказал Игнат, передавая Ваську пачку. – Это мои хлопцы по селу кое-где бумаги пособирали, а то писать не на чём. А вот это нам задание…
Он осторожно достал из-за пазухи завёрнутый в газетную бумагу листок и расправил его на коленке. Ребята вытянули головы и с любопытством прочли заголовок:
Сводка была написана чётким почерком, рукой взрослого человека.
– Читайте про себя, – тихо предупредил Игнат.
Лица у ребят покраснели от волнения, губы зашевелились.
«…После 6-часового боя полк противника, окружённый с трёх сторон нашими частями, был разгромлён… На поле боя фашисты оставили больше 1500 убитых и раненых немецких солдат…»
В овражке была тишина, слышались только прерывистое дыхание и лёгкий шелест бумаги, лежавшей на колене Игната; каждому хотелось потрогать листок, прикоснуться к нему.
– Игнат, откуда это?
– Откуда – это не наше дело. Наше дело – переписать чисто, понятно да осторожненько расклеить. Вот я и принёс вам. Тут бумаги на десять таких листовок хватит. В Ярыжках и ещё кое-где мы уже порасклеивали. Только смотрите, хлопцы: попадётесь – плохо будет… Тогда уж… – Игнат покачал головой. – Одним словом – кто дал, где взяли… – Он строго посмотрел на товарищей.
– Предателей среди нас нет, – просто сказал Васёк, спрятал на груди листовку и развернул пачку чистых бумажек. – Эх, сколько тетрадей мы в школе бросили! Знать бы раньше, что понадобятся… – с сожалением сказал он и вдруг, перевернув один листок, вырванный из школьной тетрадки, удивлённо заметил: – А здесь стихи какие-то… и зачёркнуты… Это что?
– Да это – так… Видно, кто-то из школьников последние листки из тетрадки вырвал да отдал. Ну, на этом листке не пишите – и всё!
– Что? Что? – рассеянно переспросил Васёк и медленно прочитал вслух первые строчки стихов:
Зелёненький поезд сюда нас привёз, Заехали мы на Украину в колхоз…– Зелёненький поезд? – живо перебил его Саша. – У нас тоже был зелёненький поезд… Странно… – сказал он, заглядывая в листок.
– Читай, читай! – заторопил Одинцов. Сквозь тонкую кожу на его лице проступили красные пятна, и даже веки покраснели.
Васёк громко, с волнением в голосе прочитал дальше:
С любовью нас встретили, точно родных, — В Советской стране не бывает чужих, Все любят друг друга и славно живут. Да здравствует мирный и радостный труд!– Игнат! Где это взяли? Откуда? Ребята! Ведь это… это писала Нюра Синицына, – прошептал Одинцов.
– Это наша Нюра… я узнал… И, может, она жива? Может, все они живы? – заволновался Саша.
Васёк посмотрел на товарищей и покачал головой:
– Эти стихи Нюра могла написать в первые дни, когда мы только приехал». И, может, потеряла тетрадку или отдала кому-нибудь из здешних девочек… Мы возьмём себе на память эти стихи… Только надеяться на что-нибудь, по-моему, нельзя…
– Да, конечно… Митя сам видел разбитый грузовик, – упавшим голосом сказал Саша.
Все замолчали. Игнат глубоко вздохнул, поправил свою кубанку:
– Кого нет – того нет. О живых надо думать… Так вот, я своё слово сказал. А вы тут постарайтесь. Может, успеете, так к ночи и расклейте.
– Ладно. Сделаем, – поднимаясь, сказал Васёк. – Выходите по одному… Когда придёшь опять, Игнат? – всё ещё потрясённый напоминанием о девочках, грустно спросил Васёк.
Игнат присел на корточки и быстро зашептал:
– Справляйтесь сами, хлопцы, – у нас другие дела объявились. Не можно мне часто приходить, а если надо, Грицька посылайте ко мне.
Прощаясь, он ещё раз попросил не задерживать листовки… Но ребят ждала неудача.
По хате тяжёлыми шагами ходил Степан Ильич. Переписывать сводку при нём боялись. Тайна – так от всех тайна. Пробравшись гуськом мимо Степана Ильича, ребята сели в угол и тихо зашептались. Степан Ильич неодобрительно посмотрел на них, но ничего не сказал. В последнее время он был хмурый и неразговорчивый.