Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
— О, да там у вас чуть ли не настоящий театр.
— Пожалуй. Правда, без костюмов и декораций.
— И, извините за любопытство, хорошо получается?
— Думаю, что для первого раза вполне удачно.
— Так что это за «синдзюмоно», о котором вы только что говорили?
— Это как раз то место, где говорится о том, как лодочник везет гостя в район публичных домов Ёсивара.
— Ну и сцену же вы выбрали, — произнес хозяин, слегка наклонив голову, — недаром он был учителем. Облачко табачного дыма, вылетевшее при этом у него из носа, коснувшись ушей, расплылось вокруг лица.
— Да что вы, не такая уж она трудная, — невозмутимо ответил Тофу-кун. — Ведь в ней участвуют всего лишь гость, лодочник, гетера, накаи, яритэ и кэмбан.
Услыхав слово «гетера», хозяин слегка поморщился. О том, что значат слова «накаи», «яритэ», «кэмбан», он, видимо, не имел ясного представления и поэтому первым делом спросил:
— Накаи — это все равно что служанка в доме терпимости?
— Мы еще не приступили к глубокому изучению этого вопроса, но, по-моему, накаи — это служанка при доме свиданий, а яритэ — нечто вроде советницы по делам женской комнаты.
Всего несколько минут назад Тофу говорил: «Мы стараемся подражать артистам, чтобы герои пьес получились как живые», — но он так, кажется, хорошенько и не понял, что представляют собой яритэ или накаи.
— Значит, накаи состоит при чайном домике, а яритэ обитает в доме терпимости? Дальше. Кэмбан — это человек? Или этим словом обозначается какое-то определенное заведение? И если человек, то мужчина или женщина?
— Мне кажется, что кэмбан — это все-таки мужчина,
— Чем же он занимается?
— Столь далеко мы пока не зашли в своих исследованиях. Постараемся в ближайшее время выяснить.
«Какая же чепуха, должно быть, получилась, когда вы читали свои диалоги», — подумал я и взглянул хозяину в лицо. К моему удивлению, оно было серьезным.
— Кто еще, кроме вас, состоит в декламаторах?
— Да разные люди. Гетеру читал К-кун, юрист. Правда, он носит усы, а говорить ему нужно слащавым женским голоском. Поэтому получилось немного странно. К тому же по ходу действия у гетеры должен разболеться живот…
— Неужели даже это необходимо при декламации? — с тревогой в голосе спросил хозяин.
— Конечно. Ведь как-никак эмоциональная выразительность — самое главное.
Тофу считал себя глубоким знатоком литературы.
— И как, удачно болел у него живот? — сострил хозяин.
— В первый раз эта сцена ему не вполне удалась, на то и болезнь, — тоже пошутил Тофу.
— Кстати, какая роль досталась тебе?
— Я был лодочником.
— Ах, лодочником, — протянул хозяин таким тоном, словно хотел сказать: «Уж если ты играешь лодочника, то с такой ролью, как кэмбан, даже я справлюсь». Тут же он дал понять, что нисколько не обольщается насчет драматического таланта Тофу: — Трудно было тебе играть лодочника?
Тофу, кажется, не рассердился. По-прежнему сохраняя самообладание, он произнес:
— Начал я своего лодочника за здравие, а кончил за упокой, хоть и сам выбрал эту роль. Дело в том, что по соседству с домом, где собрался наш кружок, квартирует несколько девушек-студенток. Они как-то проведали, — не пойму, как им это удалось, — что состоится собрание кружка, пробрались под окна нашего дома и стали слушать. Я читал свою роль с большим вдохновением, как заправский артист, бурно жестикулируя. Я настолько вошел в роль, что подумал: «Теперь пойдет как по маслу», и в этот самый момент… По-видимому, я слишком перестарался, и студентки, которые до этого кое-как терпели, наконец не выдержали и громко расхохотались. Не приходится говорить, как я растерялся, смутился и, сбитый с толку, уже ни за что не мог продолжать. На этом нам и пришлось разойтись.
Я не мог удержаться от смеха, когда представил себе, что у них будет называться провалом, если они считают, что на первый раз все обошлось благополучно, и невольно замурлыкал. Хозяин все нежнее и нежнее гладил меня по голове. Приятно быть обласканным человеком как раз в ту минуту, когда смеешься над людьми, но в этом есть и что-то жуткое.
— О, это ужасно, — проговорил хозяин. Новый год, а он произносит надгробные речи.
— В следующий раз мы постараемся, чтобы репетиция прошла еще более успешно, потому-то я и пришел сегодня к вам. Дело в том, что мы просим вас стать членом нашего кружка и принять участие в декламациях.
— Но ведь я ни за что не сумею изобразить боли в животе, ни за что, — начал отнекиваться мой флегматичный хозяин.
— Ничего, пусть даже без этого. Вот у меня список лиц, оказывающих нам покровительство.
Тофу с торжественным видом развязал фиолетовый платок и вынул оттуда тетрадь размером с листок ханагами [33].
— Запишите, пожалуйста, свою фамилию и поставьте печать, — сказал он и, раскрыв тетрадь, положил ее перед хозяином. Я увидел имена знаменитых профессоров литературы и ученых-литераторов, расположенные в строгом соответствии с этикетом. Улитка-сэнсэй казался очень обеспокоенным.
— Я ничего не имею против того, чтобы записаться в число ваших покровителей, — сказал он. — Но какие у меня будут обязанности?
— Никаких особых обязанностей у вас не будет. Достаточно, чтобы вы вписали свое имя.
Узнав, что он не будет обременен никакими обязанностями, хозяин облегченно вздохнул:
— В таком случае я записываюсь.
Лицо его изображало готовность сделаться даже участником антиправительственного заговора, знай он только, что это не повлечет за собой никаких лишних хлопот. Кроме того, соблазн поставить свое имя рядом с именами знаменитых ученых был очень велик, а потому вполне оправдана и та быстрота, с которой он дал свое согласие.
— Извините, я сейчас, — сказал хозяин и удалился в кабинет за печатью. Я шлепнулся на циновку. Тофу взял с тарелки большой кусок бисквита, затолкал себе в рот и принялся поспешно перемалывать его зубами. Я вспомнил случай с дзони, имевший место утром. Хозяин вышел из кабинета с печатью в руке как раз в тот момент, когда бисквит достиг желудка Тофу. Хозяин, кажется, не заметил, что бисквита на тарелке стало на один кусок меньше. А если бы заметил, то, конечно, подумал бы, что пирог съел я.