Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
Наконец о Буэмон-куне. Он — воплощение беспокойства. Его гигантская голова готова взорваться от переполняющего ее беспокойства, как голова Наполеона разрывалась от тщеславия. Его картофелеобразный нос подергивается – беспокойство овладело всеми лицевыми мускулами. Это бессознательный рефлекс; словно заглотив чудовищную конфету, он третий день чувствует в животе какой-то ком, от которого никак не может избавиться. Охваченный отчаянием, он уцепился за мысль, что его может выручить преподаватель, облеченный властью классного наставника. Вот почему он принес в наш дом с повинной свою гигантскую голову. Он уже забыл, что в гимназии постоянно изводил этого преподавателя и подстрекал
Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.
– Сэнсэй.
Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: «Не знаю, как с тобой быть…» Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:
– Входи же.
– У вас, кажется, гость, – все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.
– Ничего, заходи.
– Я, собственно, пришел за вами…
– Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.
– На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.
– На какую там еще прогулку? Да входи же ты.
– Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.
– На что это тебе? Иди сюда.
Кангэцу-кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.
– Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?
– Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.
– Еще чего!
– Деревья в зоопарке, – объяснил Кангэцу, – кажутся в это время джунглями, становится жутко.
– Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.
– Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.
– А зачем все это ощущать?
– А
– Так уж и заревут по твоему приказанию?
– Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими… [178]
– Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?
– Кажется, так говорят, когда бывает страшно.
178
Тими - мифическое чудовище с туловищем зверя и головой человека.
– Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?
– И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.
– Да, это ужасно страшно.
– Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.
– Право, не знаю, стоит ли… – Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.
Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:
– Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу-кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.
– Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.
– Что вы! Я не хочу.
– Почему? – изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.
– Не хочу, и все. – Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».
– Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.
– А я вот не хочу! – сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.
– Нечего тут стесняться, – сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.
– Ах, что вы делаете! – воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.
– Ну вот, что ты сделала? – сказала хозяйка.
– Ах, что я наделала! – воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.
Кангэцу-кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:
– О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?
– Женщины клеили. Правда, хорошо?
– Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?
– Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить
замуж.
– Скажите пожалуйста! – сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. – Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.
– Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.
– Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.
– Да, да, конечно, – осторожно поддакнул хозяин.
Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал: