Ваше благородие

Стариков Николай Николаевич

Женщина передала свечу рядом стоявшему эсэсовцу, тот, обхватив ее длинными костлявыми пальцами, поднял над головой, и процессия двинулась, заворачивая вправо по сузившемуся до ширины плеч коридору. Через каждые пять-шесть шагов коридор имел в стенах углубления, в которых мог поместиться человек. «На случай встречного движения», — сообразил майор. Не зная зачем, мысленно начал цепляться за эти ниши. Он шел предпоследним в колонне, шествие замыкал эсэсовец с палкой, о которую опирался при движении. Строить конкретные планы побега не имело смысла. Долго шли или нет, майор не мог определить. Коридор внезапно

расширился, и путники оказались в небольшом помещении с тяжелым запахом кала и мочи. Вновь эсэсовец с палкой закрыл за собой дверь, приложил палец к губам — тихо!

Люди прислушивались, но кроме звона в ушах вокруг ни звука. Тут же конвоиры уселись на землю, привалившись спиной к прохладной стене. Пленник оказался посредине бункера, с противоположной от входа стороны успел заметить темный узкий провал. Женщина перехватила его взгляд.

— Там тоже есть тоннель, но он будет закрыт. Тут куда ни пойди, упрешься в глухую стену.

— Все время под землей — мрачная житуха у вас, — вполголоса сказал Шалевич.

На удивление самому себе он не испытывал страха, захотелось поговорить с женщиной.

Конвоиры один за другим начали клевать носом, похрапывать, свесив головы на грудь. Только женщина, как кошка на мышь, неотрывно глядела на майора. После длительного молчания она неожиданно сказала:

— Мы другие, и жизнь наша не такая, как у всех.

— Ради чего?

— Придет время, мы окажемся наверху, власть станет нашей. Создадим Украинскую Самостийную Соборную Державу.

— Что потом?

— Жизнь пойдет по нашим законам, — подняла голову женщина.

— Всякая революция — море крови, контрреволюция — не меньше. Сейчас она течет рекой, потом опять убивать друг друга ради какого-нибудь лозунга?

— Людей много, родятся новые, — нервно сказала она.

— Вы готовы умереть за жизнь, которая пойдет по неизвестным еще законам?

— Не обязательно мне умирать.

— Значит, чужие жизни не жалко?

— Нет, почему же… — растерянно сказала собеседница.

— Сколько вам лет?

— Женщинам такие вопросы не задают.

— Мужчины определяют возраст женщины по внешнему виду довольно точно. Ошибка в два-три года. Сейчас темно, но по голосу вам не более двадцати пяти-двадцати шести. Лучший период жизни человека, когда он молод, полон сил, но уже имеет дело в руках и жизненный путь его обозначен. У вас же все, как в этом склепе: темно и расплывчато.

— Судьба.

— Как вас зовут?

— Эмма.

— Пурпурный закат давно видели, Эмилия?

— Красота!

— Выход отсюда для вас в лучшем случае — от одной тюрьмы до другой, иначе придется распрощаться с белым светом.

Шалевич внимательно вгляделся в прикорнувших эсэсовцев, сказал едва слышно:

— У вас жизнь впереди, если я уйду целым и невредимым.

— Не так все просто…

В это время наверху послышались неясные голоса.

— Чегой-то там? — встрепенулся «Хриплый», как мысленно назвал майор эсэсовца с палкой. Перестали сопеть остальные пришельцы.

Задрав головы вверх, компания внимательно вслушивалась. Однако разговор наверху не возобновлялся. Глубокая тишина царила в подземелье. Было невыносимо душно.

— Открой люк, — обратилась женщина к одному из спутников.

Тот

встал, отодвинул ногой майора, поднял лежавшую у стены стремянку и взобрался на нее. Прошли минута-другая, и в схрон хлынул свежий поток воздуха. Хватая ртом живительную прохладу, эсэсовец воздел руки к небу, но в тот же миг его ноги оторвались от стремянки и он будто взмыл вверх.

— Матерь божия, спаси люди твоя! — воскликнула женщина и устремилась к черному проему в стене.

За нею ринулись остальные, и лишь Хриплый не растерялся — схватив за шиворот Шалевича, потащил к коридору вслед за ушедшими. Свеча погасла. Просунув два пальца за ворот гимнастерки, майор второй рукой попытался опереться о землю, и тут его пальцы зацепились за маузер, оставленный впопыхах женщиной.

— Я сам пойду, — прохрипел пленник, — задушишь.

— Не велика потеря, — отозвался Хриплый.

Тем не менее эсэсовец поднял Шалевича на ноги, пошел сзади. С маузером в руке и колотившимся с бешеной силой сердцем майор шел в темноте по коридору, подталкиваемый палкой конвоира. Постепенно стук в груди утих, вернулась ясность сознания. Пленник не знал, заряжено ли оружие, подготовлено ли к стрельбе. Они с Хриплым поотстали. Шалевич не видел охранника, слышал лишь за спиной его тяжелое дыхание. Ведя пальцами левой руки по стене, он положил ствол маузера на плечо. Как только рука нащупала нишу, майор нажал на спусковой крючок. Ослепительная вспышка и грохот выстрела в замкнутом пространстве на мгновенье парализовали, но он тут же протиснулся в нишу, прижался спиной к ее шершавой поверхности. В ушах звенело набатом, нервно подергивалась мышца под правой лопаткой. Шалевич подал ногу вперед, она тут же уперлась во что-то мягкое. Он нагнулся, чтобы на ощупь определить, тело ли это. Но тут же за руку схватили, потянули. Майор дважды выстрелил вниз. Рука освободилась. Прислушался. В звенящей тишине ничьих шагов не было слышно. Только безмолвие и стук в висках.

Свобода! Радостно забилось сердце. Бежать назад! Но под ногами тело человека! Решился! Выпрыгнул из ниши, одной ногой едва коснулся мягкого живота, второй попал в ногу убитого, скользнул, упал на руки. «Маузер», — мелькнула мысль. Начал ощупывать пол. Нашел оружие в двух шагах от тела эсэсовца.

Хотелось бежать, но в беспросветной темноте сразу же уткнулся лицом в глину. Пошел медленно, ощупывая стену. Останавливался, прислушивался, нет ли погони. Наконец рука повисла в воздухе, стена резко ушла влево. Малый схрон! Но куда подевался люк? Он же был открыт! Осторожно пальцами, с вытянутыми руками, ощупывая маузером пространство вокруг себя, майор медленно двинулся вперед. Стремянка стояла на прежнем месте.

Когда он поднялся на предпоследнюю ступеньку, голова уперлась в преграду. Шалевич поискал на ощупь задвижку вверху, с боков — никаких признаков, уперся рукой в обнаруженный выступ, и в то же мгновенье оказался едва ли не по пояс на поверхности. Рядом лежал на петле громадный пень, полый внутри. Ударило в голову прохладным воздухом, зарябило в глазах от ярких звезд.

И тут же сильные руки подхватили майора под мышки, бросили на землю.

— Попался, гад! С маузером шастал?!

Хотел назваться, но комок в горле перехватил голосовые связки, слезы потекли по щеке.